В.К.Шатилов

ИЗНАНКА ФИЛУМАНЫ

(“Филумана-2”)

***

Когда на третий день мы подъезжали к дальним вышеградским огородам, я уже слышала шум и стон битвы.

Карета взобралась на последний пригорок перед столичной заставой. Я отворила дверцу — и побоище предстало передо мной во всей дикой красе.

Освещенная солнцем котловина между валом, на котором высились городские стены и пригорком, с которого я вела наблюдение была заполнена кашей из блеска шлемов, мечей, топоров. Судорожной толкотни. Мелькания рук, вскидываемых для удара. Лиц, запрокидывающихся перед падением. Едва колышущихся последних не подрубленных знамен и вымпелов.

Шла почти рукопашная. В великой тесноте котловины сшибались соборные ратники с царовыми ополченцами. Судя по множеству лошадиных трупов, которые рыжими, пегими, вороными островками проступали в общей каше сечи, конницы противников уже сшиблись и теперь пришла очередь убивать друг друга пешей гридне.

Все мои слабые надежды на мирный исход растаяли, как дым. Я стояла на ступеньке кареты, в бессильной ярости глядя на братоубийственное побоище.

Где-то там, внизу, был и мой муж. Если еще был жив.

— Княгиня! — подскакал Никодим. — Сеча начата! Дозволяете ли лыцарам броситься на ворогов, спустясь вниз, на помощь нашей рати?

— Нет! — решительно сказала я.

— Что княгиня? — Никодим резко натянул поводья, ошалело уставившись на меня. На секунду у него появились мысли, что я хочу повернуть свою дружину назад и позорно уйти, но я прервала течение этих мыслей.

— Куда спускаться? — заорала я. — Ополоумел? Ты же, пока доберешься до врагов, наших ратников перетопчешь! Да и не развернуться на лошадях в этой сутолоке!

Никодим танцевал передо мной на лошади, и на лице его читалось напряженные размышления.

— Сделаем по-другому, — приказала я. — Со всей нашей конницей обходи этот холм, на котором мы сейчас стоим, и заходи сбоку, во фланг дерущимся. Как подойдешь — труби во все трубы, горлань во все глотки! Чтоб дерущиеся тебя слышали. Чтоб поняли, что к ратникам пришло подкрепление, что на царово ополчение налетает запасный, засадный полк. Твоя задача не столько порубить, сколько напугать. Чтобы враг дрогнул и побежал. Это и будет победа. Понял?

— Ага! — просиял мой воевода и галопом ринулся к сурожским дружинникам.

Под синим безоблачным небом прозвучали короткие команды, всадники дружно повернулись в указанном направлении, вздымая легкую пыль — в обход пригорка. В минуту лес пик и копий дружины исчез с моих глаз.

А через пять минут дикий вой полковых медных труб, ор и визг всадников огласили котловину — мои молодцы старательно выполняли порученный маневр.

Я видела сверху, как колыхнулось море воюющих, как разделилось на две стороны — одна отступала, другие надвигались. И отступление все ускорялось, превращалось в отлив, устремившийся к стенам Вышеграда, к столичным воротам. И отлив этот стремительно перешел в бегство. Самое постыдное, трусливое, когда бросают все и устремляются под прикрытие городских стен отчаянно крича, без оглядки…

***

— Вот она, наша славная воительница, вот героиня! — приветствовал меня, вставая, великий князь Траханиотов. — Смотрите все, други мои, вот кто в один миг решил исход сечи в нашу пользу!

В шатре великого князя было многолюдно. Князья-воеводы, еще не отдышавшиеся после битвы, стояли и сидели под широким пологом командного пункта — еще разгоряченные, потные, усталые. Некоторые уже белели чистыми тряпицами в местах ранений. Но я не видела среди них главного моего человека, того единственного, которого я хотела видеть больше всех других вместе взятых.

— А где князь Михаил? — тревожно спросила я, оглядываясь по сторонам.

— О, наш князь выполняет особое поручение! Недолго осталось отсиживаться ворогам нашим и предателям веры православной за каменными стенами изменнической столицы, — хитро улыбаясь сообщил великий князь. — Скоро, скоро мы твоего мужа услышим! Он сам даст о себе знать, тоже совершив славный подвиг!

Но я уже услышала и увидела в его великокняжеской голове всю их хитрую задумку.

Траханиотов приказал Михаилу при помощи специально построенных метательных орудий накидать в Вышеградский кремль той самой адски горючей смеси, которую некогда нахимичил Каллистрат. Той самой мерзкой погани, которая в свое время самого Оболыжского и искалечила.

— Вы хотите поджечь кремль?

— О, уже знаете? — слегка удивился предводитель рати. И хохотнул довольно. — Да от вас, княгиня, и вправду, ничего не скроешь! Все так и будет — сейчас в один день и кончим дело. Изменнические царовы полки, побежав от нас после вашего удара, думали отсидеться в вышеградских стенах. Но мы вышибем главного змееныша из кремля его, а с ним и полки его побегут к нам сдаваться. Вот тогда и отпразднуем победу — малой кровью, прицельным ударом!

— Малой кровью… Точечным ударом... — в задумчивости повторила я.

Что-то в их затее начало казаться мне сомнительным. "Точечные удары" даже в земных войнах двадцать первого века оказались мифом. Всегда обнаруживались незапланированные жертвы среди мирного населения. И всегда слова о "малой крови" оборачивались реками этой самой крови...

— А ну, всем смолкнуть! — вдруг приказал Траханиотов.

И, прислушиваясь в наступившей тишине, довольно поднял палец:

— Началось! Скоро, с божьей помощью, завершим битву окончательно! Идемте, княгиня. Полюбуетесь на великое дело, что устроил князь Квасуров.

Вышли. Посмотрели.

Пока еще, правда, нечем особенно было любоваться. День клонился к закату, примолкший город за крепостной стеной, как залегший зверь, затих. Будто боясь ненароком выдать охотнику свое присутствие. Молчали коньки городских крыш, хорошо видные отсюда, от шатра великого князя. Не дымили по летней поре трубы. Не шевелилась листва на редких в городе деревьях.

И вдруг воздух распороло змеиное шипение, и откуда-то слева, из-за холма вылетела гигантская стрела, очень похожая на обычную стрелу из лука — с наконечником и оперением. Только величиной с оглоблю. И понеслась в сторону безмолвных крыш.

За ней — другая. Третья. Они летели и летели. И это казалось бессмысленной, неопасной забавой какого-то великана. И только внимательный взгляд мог заметить, что к каждой из стрел привязано по небольшой кадушечке. С убийственным подарком.

Из-за городских стен послышались отдаленные выкрики. Видимо, не такими уж бессильными оказались удары улетевших стрел. Но и не столь разрушительными, чтобы вызвать настоящую панику. Тем более, что их шипение вдруг прекратилось, и у защитников города могло сложиться впечатление о завершении этой странной бомбардировки.

Но она вовсе не была завершена. Метательные орудия спешно перезаряжались, чтобы стрелять уже более понятными снарядами. Стрелами меньшими, зато с горящей паклей, наверченной вокруг каждой почти до самого оперения.

Эти стрелы летели уже с более пронзительным и зловещим свистом. Но поначалу тоже ничего не происходило. Видно, вторые стрелы не встречались с первыми.

А потом случилось то, что было задумано. Белая вспышка, яркая даже при солнечном свете. Она взлетела вверх посреди города. Будто молния ударила в небо. И тут же еще одна, и еще.

И только после этого со стороны города донесся и звук — удивленный, ахающий. Будто кто-то гигантский качал головой и дивился на чудные вещи, творящиеся в Вышеграде.

— Ну вот ужо супостату Морфею достанется, — потирая руки, сладко прижмурился великий князь, стоящий рядом со мной. — По кремлю-то, кажись, попало!

— Не достанется, — сообщила я. — Царово величие еще третьего дня как тайно отбыл из столицы.

— Тайно? — насупился Траханиотов. — А вы откуда, княгиня, знаете, ежели тайно? И почему раньше не сказывали, коли знаете?

— Узнала я только сейчас. Как узнала — точно сказать не могу. Но кажется мне, что узнала от приближенного к Морфею волхва-советчика. Этот волхв, похоже, только что умер. Сгорел. Но перед смертью подумал о самом для себя важном. И мысль эта его была сильна и радостна. Потому что все исполнилось, как он предсказывал. И еще потому, что главную для нечисти потерю — потерю подвластного им цара — он смог предотвратить...

— Мудрено все это как-то... — с сомнением протянул великий князь.

По нашим лицам лениво, вязко мазнул ветерок, прилетевший со стороны города. Он пах гарью и ужасом. Криками и стонами. Он нес известие, что чудовищные столбы пламени не ограничились кремлевскими стенами, а лизнули и окружающий кремль деревянный город. И огню этот город очень понравился на вкус.

Вот вам и прицельные удары...

Я смотрела, сцепив зубы, как на глазах реализуется кошмар каждого старинного города — как разгорается общегородской пожар.

Как отдельные, еще различимые между собой, дымы медленно и верно сливаются в один ядовито-черный полог смрада, подсвечиваемый желтовато-красными сполохами пламени. Как закручивается этот раскаленный смрад бурунами, летящими в разные концы по узким средневековым улочкам, чтобы никого из живущих не пропустить, чтобы забрать у них все нажитое и накопленное, а потом, смилостивившись, забрать и саму жизнь. И не делая при этом различий ни между бедным и богатым, ни между молодым и старым. Сметая подчистую всех.

Как он гудит. И трещит. И стенает, упиваясь своим кратковременным, губительным величием. Как он превращает царственный столичный город в погребальный костер сразу для всех его жителей.

Впрочем, кое-кто все же пытался спастись. Городские ворота распахнулись и из них, как и предсказывал великий князь Петр Траханитов, повалило воинство царово. Задыхающееся, сипло кашляющее. Побросавшее и оружие, и снаряжение. Не думающее ни о славе, ни о чести. Мечтающее об одном — убежать, выжить, не сгореть заживо.

— Берите их, они — ваши, — скривившись, как от зубной боли, предложила я Траханиотову.

— Возьмем, — зло плюнул себе под ноги великий князь.

Ему и самому уже не нравилось содеянное. Но, в силу отсутствия фантазии, истинных размеров учиненной катастрофы он и представить не мог...

***

Город горел почти всю ночь.

Вместе с пламенем поднялся нешуточный ветер, который гнал на лагерь ратников-победителей грязно-сизые клубы удушливого дыма и разносил по ночному небу искры от пылающих изб.

Дабы не погореть самим, княжеский собор принял решение перевести лагерь на западную сторону Вышеграда, отступя при этом от раскаленных, трескающихся стен его верст хотя бы на пять.

Утром следующего дня Траханиотов отослал представителей от каждого из полков, а так же часть плененных ополченцев разбирать тела на месте сечи, дабы вечером можно было соорудить по всем правилам погребальный костер и справить тризну по павшим в бою воинам.

Я же с мрачным Михаилом и отрядом шагировских дружинников отправилась на городское пепелище. Вдруг удастся хоть кому-то помочь? Хотя после такого пламени...

С нами пошел и Зиновий Фелинский — названный князем, но без гривны. Хотел он ее найти страстно, и готов был перекопать все черное пожарище, только бы отыскать неуничтожимую в пламени и прекрасную свою княжескую Корсеку.

Ночной ветер стих.

Мы шли, осторожно ступая по теплой еще золе, при каждом шаге рискуя напороться на тлеющую головешку. Из-под сапог взметались легкие облачка сажи и мелкого седого пепла. Было душно и смрадно от горелой вони, от земли тянуло жаром, как из неостывшего печного поддувала.

Временами нам встречались бредущии поодаль одинокие сгорбленные фигуры выживших погорельцев. Они что-то пытались разыскать на месте, где только недавно стояли их избы и дворы. Завидев нас, люди шарахались и пытались спрятаться за полуразваленные остовы печей, тут и там торчащие черными надломленными, недовыбитыми зубами.

— А примерно здесь стоял дом князей Окинфовых, — медленно произнес Михаил, глядя на одну из таких печных развалин — особо крупную, основательную.

— У, иуды коварные, — плюнул на пепелище Зиновий. — Искариоты подлые! Поделом вам теперь! Недолго куражились! Вернулись к вам тятенькины страдания!

Ненависть его была искренней, но от этого не было легче. Здесь на всеобщем скорбном погосте его слова казались неуместными и даже кощунственными.

Я хотела поскорее пройти мимо развалин доброй русской печки князей Окинфовых, но Михаил внезапно остановился возле нее, замерев и вслушиваясь.

— Что? — нетерпеливо спросила я.

— Здесь, кажется мне, — неуверенно запинаясь, выдавил Михаил, — будто бы у них был подпол...

Зиновий глянул на него волчонком. Но сдержался от новой брани. Только отвернулся, играя желваками.

— Где? — заинтересовалась я, подходя к мужу.

— Вроде тут — сажени две от печного угла в сторону двери...

Он запнулся. Двери, конечно, не было. Как и стены, в которой она совсем недавно служила входом.

— Тут? — топнула я сапожком и едва не задохнулась от взмывшей вверх горелой трухи.

— Похоже! — оживленно закивал Михаил. — Слыхала как у тебя под ногой стукнуло? Будто железо! А у них лючок в подпол как раз жестью был обит.

— Думаешь, кто-то мог спрятаться в подпол от пожара? — я с сомнением кашлянула. — Но поглядеть нужно. Клим, Богдан! — кликнула я дружинников. — Поднимите крышку подпола.

С трудом, но люк поддался. Однако, горелая жесть лопалась в руках — Клим поранился до крови. Бранясь, отошел. На его место стал Кизим и вдвоем с Богданом, пиная остатки люка каблуками, они распахнули вход в подпол.

— Да тут хтось есть! — крикнул Богдан, склоняясь над четырехугольной дырой.

Почти на высоте люка из темноты торчал русый затылок.

— Яков, ты! — обрадовано позвал Михаил, тоже склоняясь и протягивая руки вниз, в темноту. — Ну-ка, подсоби, — приказал он Богдану, и они вдвоем вытянули за руки из подвальной темноты на свет беспамятно обвисающее тело богато, по-княжески одетого подростка, почти мальчишку.

— Задохся! — презрительно бросил Зиновий, глянув через плечо на нашу находку.

— А, может, и нет, — сказала я, становясь возле тела парня на колени. — Надо бы попробовать сделать искусственное дыхание...

И обвела глазами столпившихся вокруг мужчин.

Увы. Вряд ли кто-то из них обучен приемам искусственного дыхания. Ну а мне, княгине, мужней жене, целовать в губы постороннее лицо мужеска полу... Сомнительно, что мой медицинский порыв — оказать пострадавшему первую помощь — окружающие воспримут адекватно.

С другой стороны — речь идет о спасении человеческой жизни...

Я почти решилась на проведение необходимого комплекса мероприятий, но, к счастью, необходимость в этом отпала сама собой — лежащий парень вдруг вздохнул самостоятельно и даже чуть слышно застонал, не открывая глаз.

— Да там, кажись, еще хтось есть! — сообщил Богдан, заглядывая в дыру подпола. — Кажись, девки какие-то. И с ними мужики.

И он полез вниз.

— Богдан! — в тревоге выкрикнула я. Что-то мне совсем не понравилась лихость, с которой он туда полез.

— Чего, матушка, — глухо отозвался Богдан из глубины. И смолк.

— Ты споткнулся, что ли? — удивленно поинтересовался Кизим, присаживаясь на корточки возле люка. — Упал и не встает, — недоуменно сообщил он мне.

— Богдан, твою дивизию! — заорала я, подхватываясь. — Там же, наверно, угарный газ внизу скопился! Кизим, быстро! — накинулась я на опешившего дружинника. — Спускайся за Богданом и тащи его наружу. Только при этом сам не дыши! — закричала я, уже начавшему скрываться в темноту Кизиму. — Слышишь? Задержи дыхание — чтоб ни молекулы ядовитого газа тебе не попало внутрь, в легкие! Не сметь дышать — как бы ни хотелось! Если не сможешь терпеть — лучше сразу вылезай наверх! — продолжала давать я указания, согнувшись над пастью подпола и пытаясь после дневного света разглядеть, что там делается.

Но видела только шапку на затылке Кизима, который ворочал внизу неподатливое тело Богдана.

Я прислушалась к скачке его напряженных мыслей — совладать с грузным телом Кизиму было нелегко. Он с трудом подтаскивал Богдана к пятну света, падающего сверху, из люка подпола, и я чувствовала, что надолго его не хватит.

Вдруг снизу раздался шумный выдох.

— Кизим! — охнула я.

Но голова моего дружинника уже метнулась из глубины вверх по уступам стены, сделанной полого и заменяющей лестницу. Бледное кизимово лицо с вытаращенными глазами возникло над полом.

— Ой, не могу больше! — надрывно, на вдохе пожаловался он. — Вот чуть отдышусь… Сейчас только… Тогда уж опять полезу…

И добавил через пару натужных вдохов-выдохов:

— Тяжелый он, Богдан-то!

Я почувствовала, что меня кто-то осторожно оттесняет плечом от дырки подпола. Подняла глаза — Никодим. Уголки губ у него были решительно поджаты, а в под шапкой билась только одна мысль: "Я воевода — мне и отвечать за дружинника!"

— А ну, вылазь, — грубо приказал он Кизиму. И даже потянул с силой за ворот из люка. — Вылазь, я сам туда пойду!

Кизим оторопело подчинился, тяжело поднялся наверх по земляным ступенькам, стал в сторонку, все еще с присвистом продыхиваясь.

А Никодим глубоко вздохнул и, задержав дыхание, нырнул вниз. В черноту.

Менее чем через минуту к нам оттуда взмыла опущенная голова Богдана и его поникшие плечи.

— Хватай! — полупридушенно приказал снизу Никодим.

Потянулось сразу несколько рук, и общими усилиями беспамятного Богдана выволокли наружу. Да и Никодиму помогли выбраться.

Я похлопала Богдана по бледным щекам. Он задышал, разевая рот, как рыба, выброшенная на берег, глаза приобрели осмысленность.

— Ну, слава богу, хоть с одним все в порядке, — подытожила я, и обернулась ко все еще лежащему навзничь, всеми забытому княжескому сыну Якову.

Оказалось, что он тоже открыл глаза и теперь молча смотрел на нас снизу вверх. Не делая никаких попыток подняться или хотя бы пошевелиться.

— Яков! — тихонько окликнул его Михаил, присаживаясь радом на корточки. — Ты как?

Яков перевел на него взгляд, но не произнес ни звука.

— Давай, я помогу тебе сесть, — предложил Михаил, приподнимая его за плечи.

И тут я услышала спокойную, отчетливую мысль сына князя Окинфова. Даже не мысль, а ощущение. Безбрежное, всеохватное. И безнадежное: "Все — убийцы. Цар, волхвы, Михаил Квасуров, ратники, ополченцы, отец, братья — все. И я. Убийцы. Зачем жить?"

— Ну, давай, — уговаривал Михаил, усаживая его и поддерживая под спину. — Все плохое кончилось...

В Якове что-то дернулось, он резко отвернулся от Михаила и с утробным хеканьем склонился, опираясь на тонкие мальчишечьи руки. Его тошнило. Долго, мучительно. В воздух взвивались снежинки пепла, и когда Яков вновь повернулся к нам, утираясь тыльной стороной ладони, брови и волосы его были припорошены седой трухой. А в глазах стояли слезы.

— Ублюдок волхвовский, — зло сказал Зиновий.

— Ты меня узнаешь, Яков? — настойчиво спросил Михаил. — Ты с отцом и братьями был два года тому назад в Киршаге. Я — Михаил Квасуров, князь Кравенцовский.

— Узнаю, — тихо ответил Яков и скривился от нового приступа тошноты.

Но переборол его. Расправил плечи, глубоко вздохнул. Подумал недоуменно: "Зачем мне это? Я все равно не хочу жить"...

И предложил вдруг твердым голосом:

— Михаил, убей меня.

— С чего вдруг? — удивился Михаил. — Все ведь уже позади!

— Позади, — подтвердил Яков. — Только впереди ничего нет. Совсем.

Михаил не стал спорить с ним. Он подумал и спросил, кивая в сторону черноты подпола:

— Кто там остался?

Яков послушно начал перечислять:

— Отец, братья — Иван и Юрий, сестры — Ираида с Ульянкой, нянька, отцовы слуги...

— Всех их надо достать, — со вздохом констатировал Михаил.

— Зачем? — равнодушно пожал плечами Яков. — Они все умерли. И я должен умереть. Я виноват. Я пытался открыть подпол, но не смог.

Взгляд его вдруг остановился на лице Зиновия.

Мне совсем перестало нравиться то, что тут происходило.

— Вот что... — начала я.

Но продолжить мне помешал Зиновий. Он рывком наклонился к Якову, одной рукой ухватил его за грудки, вторую сжал на тонкой обнаженной шее мальчишки.

— Э-ей! — воскликнула я.

Но Зиновий уже отпустил Якова, выпрямился.

Не глядя, глухим голосом произнес:

— Я помню тебя.

Круто повернулся и зашагал прочь, исподтишка вытирая глаза.

Ярость с болью, с гневом, с жалостью, с раскаянием — все переплелось в его душе. Обезоружив, запутав. И не мог Зиновий понять, чего хочет. И не мог противится тому, чего не хотел...

Яков дрожащими пальцами потрогал кадык, прерывисто, с разочарованием вздохнул и медленно лег назад, в сажу и копоть. Его светлые зелено-голубые глаза безразлично уставились в небесный свод, через который, чернея, все шли и шли нерассеившиеся дымы пожарищ.

— Мы должны о нем позаботиться, — с неожиданно просительными интонациями обратилась я к Михаилу. — Ну и что, если отец его был на царовой стороне...

— Да, конечно, — кивнул Михаил. — И о нем, и о его роде. Если он говорит, что оба его брата вместе с отцом там, в подполе остались, значит, он последний, кто носит фамилию Окинфов. И родовая княжеская гривна должна перейти ему. Придется еще раз лезть в этот клятый подпол — снимать гривну с тела князя Лексея. И это уж надобно делать мне...

— Михаил! — тревожно схватила я его руку.

Но он только вздохнул и пожал плечами.