В.К.Шатилов

УРГАЙ

научно-фантастическая повесть

1. Начало

Жилкыбай Марвахат. Одиноки ли мы в

обитаемой Вселенной? Популярная

энциклопедия, 14-е издание, т.2, с.380.

2. Во дворце

Без неожиданностей — все, как он и предполагал.

Тронный зал, конечно же, блистал — и паркет, и свечи, и дамы с кавалерами — все сияло и переливалось. Суетился лорд-церимониймейстер, астматически приоткрыв рот. Верхние придворные — всяческие обер-камердинеры, хранители королевских перчаток, одеватели чулок Его Миропомазанного Величества — строились в ожидании выхода августейших особ по знатности, по степени родовитости. Образовывали почтительный коридор из первых персон королевства, верных слуг трона, нервически потеющих в своих тяжелых дворцовых мундирах, расшитых драгоценными металлами и самоцветными каменьями.

Выстроенный ими коридор тянулся от заветной двустворчатой двери с золотыми венценосными лебедями, от гвардейцев Личной Охраны, будто окаменевших по обеим сторонам ее, выкативших в усердии глаза — и до самых малиновых ступеней трона. Господа помельче, победнее тоже локтями напирали, лезли сзади, стараясь протолкнуться в первый ряд придворных — вплотную к пушистому краю тронной малиновой дорожки, поближе к великой монаршей милости. Но первые персоны, поднаторевшие в придворных интригах, легко оттирали их обратно.

А справа и слева от этого живого коридора высшей ургайской власти разливалось неторопливое движение многочисленного светского общества. Близкие ко Двору кавалеры и дамы фланировали, изящно переговариваясь вполголоса, благосклонно улыбались, расточали волны амбрэ, тонкое остроумие, вкус и галантность.

— Ах, ах, оставьте! — капризно прощебетал женский голосок позади молодого герцога.

Герцог даже обернулся на него. Конечно же неспешно, с деликатно-благожелательным великосветским любопытством.

— Ах, что вы, милый друг, — продолжала ворковать дама кокетливо, — вы сегодня пристрастны. Баронесса Дэ Тарай просто обворожительна для своего возраста!

Кокетливая жеманница имела бархатное от толстого слоя пудры лицо, по ее простоватому — на первый взгляд — колоколообразному платью небесно-голубого шелка вензелями расходились жемчужные узоры, а полуметровая прическа, увитая жемчужными же нитями, представляла изнутри, видимо, весьма сложное инженерное сооружение.

Нет, захудалые так не одеваются, решил герцог. Эта штучка наверняка самой высокой дворцовой пробы. Да и кавалер ей подстать. Глядит, не отрываясь, в искусно подведенные миндалевидные глазки своей дражайшей, цепенеет в обязательной светской улыбке. Вероятно — муж. Петушья выправка, белесая, как из рыбьих костей, впалая физиономия, прилизанные усики. Под кружевным жабо драгоценными гранями переливается орден.

А, возможно, и не муж. Возможно — амант. Любовник благородный. Знатностью от него, во всяком случае, так и прёт.

Молодой герцог скривил губы, несколько выходя из герцогской роли — позволил себе выразить известную долю презрения к происходящей беседе.

Герцога одолевали противоречивые чувства — совсем не по чину, надо заметить! Присутствие на этом великосветском рауте наполняло его душу негодованием, прямо граничащим с ненавистью. Взять хотя бы этих двоих — ведут свою бессмысленную беседу, утонченно расшаркиваются на узорчатом паркете, жеманничают и кокетничают — а в это время у стен их родовых замков безымянные пашенные холопы мрут от бескормицы. В стране голод — впрочем, в этой феодальной стране всегда голод! — а эти эксплуататоры всё так же милы и приятно пахнут. Кровопийцы, дармоеды в жабо! За время одной своей никчемной жизни они умудряются прожрать, пустить по ветру труд тысяч жизней!..

Так думал герцог — и мысли его были тяжелы.

"А ведь и я — туда же.. Шелковая лиловая мантия на плечах, драгоценная шпага на перевязи или как там это называется — значит, и я один из этих, высокородных. Значит, весь этот бал, всё это, оплаченное холопской кровью, великолепие — и ради меня тоже: отдыхайте, ваше высокородие, наслаждайтесь!"

Молодой герцог зябко повел плечами.

Давай, давай, наслаждайся! Раз уж пришел. И раз уж до этого, на Земле, выстоял в "Космотуристе" такую невозможно длинную очередь на Ургай. Давай — полторы декады твои: смотри королевские выходы, упивайся светской жизнью, проносись по Ургаю в вихре необременительных развлечений. Ты здесь на законном основании. Космотурист, свободный от всех обязательств, и одновременно — владетельный герцог. Что еще нужно молодому человеку в нервическом состоянии? Отдыхай себе!

А вот ведь — не отдыхается. Вместо этого — стоишь тут, злишься. И на великосветский сброд, и на себя. Разве так можно, гляди: даже край лилово-серебристой герцогской мантии сжал: зажал его в кулаке, хрустишь костяшками пальцев — а винить-то некого! Никто не заставлял — сам выбрал эту феодальную роль, напялил ургайскую парчу. Мог бы, как остальные члены группы остаться в комбинезоне — так ведь нет!..

..Когда-то давным-давно — когда все еще было впереди — он, совсем маленький мальчонка, сидел-посиживал в саду среди белого цветущего жасмина. И мечтал. Конечно же об Ургае. О той планете, на которую несовершеннолетних не пускают. И напрасно — потому что было бы совсем неплохо маленькому мальчонке попасть на Ургай. Одевшись мятежным герцогом, собрать под свои знамена крестьянское войско, пройти триумфальным походом через все королевство — даруя землю пашенным холопам, разоряя гордые замки, цитадели аристократии, и устанавливая порядки добрые и справедливые. И въехать, наконец, в столицу. На яростно-горячем рыжем коне. В сопровождении ликующей черни. Лихо спрыгнуть на площади у дворца — безлюдно-тихого, потому что король Ургайский, конечно, сбежит уже к тому времени из столицы, позорно бросив на произвол судьбы и тысячелетний дворец, и все богатства казны..

И — вот он, миг окончательной победы! — маленький мятежный герцог сдержанным кивком дает согласие на принятие официального управления страной.

А что? Ургайцы бы его полюбили. Все — даже аристократы, обломки старинных высокомерных родов, те, что совсем недавно бились с ним ни на жизнь, а на смерть на поле брани. Они бы — все — поняли справедливость вводимых им законов.

И настал бы момент: аристократы-ургайцы пришли бы к нему. По доброй воле. Сами сложили бы к ступеням трона свои рыцарские щиты с фамильными гербами. А он — великий, простой землянин — сошел бы к ним с огромного ургайского трона, по-дружески пожал всем руки — и воцарился бы новый прекрасный мир под ургайскими небесами!..

Да, было времечко. Мечтали и мы ходить в походы. Но теперь-то ведь вырос мальчик. Вырос, вырос. Он теперь уже почти четыре месяца как совершеннолетний. И осуществил давнюю мечту: прилетел на Ургай. Не революции делать, нет! Он теперь взрослый и образованный. Он прекрасно понимает законы исторического развития вообще и специфику ургайского феодализма — в частности. Всё понимает. Кроме одного — как с Викой быть?

Ну любовь. Ну неразделенная. Бывает. Особенно если обратиться мысленным взором к ретроспективе исторического развития. Логически рассуждая, надо поступить просто: наплевать и забыть. Не отвечают тебе взаимностью — ну и не надо. И до свидания. Тем более, что девушка ясно и недвусмысленно сказала: ты для меня не пустое место, а гораздо хуже пустого места! Ведь специально хотела оскорбить. Чтоб тебе, дураку, стало больно. И этого хотела Она!.. "Любимая, за что, за что же? Хорошо — я ходил, я дарил цветы, я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!"

Эх, Вика.. Другого любишь — что ж, люби — никто не властен над своими чувствами. Но кричать злым голосом, что он, Андрей, вообще любви не достоин — Вика, да как можно? Как ты могла разрешить себе такое?..

— Ваше сиятельство, — повторно произнес учтивый голос под ухом.

Андрей был на Ургае. И продолжал оставаться герцогом. Нехотя, через силу растянул он губы в светской улыбке, повернулся на источник звука, глянул в хрящеватое невыразительное лицо, вдохнул чуть приторный запах мужской помады. Покивал приветливо.

— Ваше сиятельство, продолжал хрящеватый, — вы позволили себе слишком пристально рассматривать ее светлость и тем самым нанесли оскорбление чести и достоинству графини.

Андрюша сначала не понял. Потом понял — и весь подобрался.

Ах, вот что за разговор!

Сама собой выкатилась брезгливо нижняя губа, сказалось негромко, но веско:

— Я не знаю о чем вы, сударь, говорите. И не намерен продолжать обсуждение данной темы.

"Достоинство графини.." — ишь! Да как он вообще смеет! — герцог я или не герцог! А он с графиней какой-то пристал — надо же!

Яростно захотелось добавить этому типчику еще что-нибудь едкое, ехидное, в духе дворцовых интриг. Но — не придумал. И сердито отвернулся.

Рассматривал, видите ли, пристально — ну не идиотизм? Совершенно эксплуататоры с жиру поперебесились!

— Ваше сиятельство, — снова прозвучал тот же тусклый, с запахом мужской помады, голос. — Нанесенное вами оскорбление позволяет требовать от вас удовлетворения.

Ого! Герцог-Андрюша даже обернулся на говорящего, колыхнув плащом: им ли произнесены столь дерзкие слова?

Но кавалер не шутил — пальчонки на эфесе, взгляд над гладкими усиками значителен, высокомерен — а и вправду дуэль запохаживается. Ничего себе, предметное знакомство с феодальными нравами.

У герцога-Андрюши скривило рот, не знал: плакать или смеяться.

Что ж за графиню такую я обесчестить успел? — хоть посмотреть на эту дуру!

Конечно же, экипируясь на стационарной Базе-2, проходя последние обязательные для туриста психоинструктажи, Андрюша, конечно, получил в комплекте с лилово-серебристым герцогским одеянием и обязательную для дворянина шпагу — вот она, болтается на бедре. Но не устраивать же, в самом деле, на чужой планете кровавую драку!.. Тем более, что и фехтовать совсем не умеешь. Сатисфакцию — еще чего!.. Надо бы скандальчик-то замять как-то — неудобно все-таки..

Пришлось переменить тон.

Андрюша поклонился, поболтал рукой, будто смахивая пыль с колен, осклабился с максимальной любезностью:

— Дело в том... Видите ли, у меня и в мыслях не было нанести оскорбление вашей даме, это могло произойти лишь случайно. Приношу графине тысячу извинений и смею надеяться остаться ее преданным слугой!

О, ловко как вышло! Андрюша даже похвалил себя за столь быстро найденную остроумную формулировку.

Но не тут-то было. Рыбья кость изящно ответил на поклон (уж гораздо изящнее Андрюши, чего говорить..) и непреклонно — хоть и подчеркнуто любезно — продекларировал:

— Ваше сиятельство. Графиня не может принять извинений. Соблаговолите назвать своих секундантов и, поскольку нанесенное оскорбление..

— Пошел вон, — грубо сказал Андрюша, крайне невежливо ткнул дуэлянта в грудь, освобождая себе дорогу и, набычившись, зашагал прочь, в глубь залы.

До королевского выхода оставались считанные минуты.

А ведь как удачно стоял, какой обзор был — все церемонии на виду — так нет, опять кому-то помешать умудрился! На дворянское выяснение отношений нарвался. Ищи теперь, за эти считанные минуты, другое место!

Он шел боком, неловко пробиваясь через толпу. Оставлял в тылу, за спиной возмущенное шиканье задетых кавалеров, ахи-охи придворных дам, которым наступал, не глядя, на их миленькие ножки в шелковых туфельках, пропускал мимо ушей негодующие голоса почтенных царедворцев.

Ай-ай, переполох в утонченно-паразитическом обществе! Уже и верхние придворные оборачиваются на молодого герцога, пробивающегося вперед со сжатыми губами, с широким невидящим взглядом, — и недоумевают, шарахаются с ропотом.

Кажется, — скрипнув от ярости зубами, отметил Андрюша, — становлюсь центром внимания... Какой поворот для светской хроники: скромный турист с Земли — сенсация Ургайского двора! Хорошенькое дельце — у меня были совсем другие планы. Я, кажется, собирался спокойно отдохнуть от своих любовных переживаний.. Нет, герцог — это, видимо, мелковато. Чтоб производить должное впечатление на местную феодальную шваль, надо было королем одеться — тогда б они у меня пошикали!

Злобно двинул локтем очередного раззолоченного тунеядца (землянин идет, прочь с дороги!) — и вдруг вырвался из толпы.

Оторопело остановился.

Он пробился в самый центр залы. Ботфорты по щиколотку тонули в мягком — под подошвами лежала малиновая, в лебедях, королевская тронная дорожка. Сзади и спереди плотными шеренгами стояли знатнейшие из господ — и общее оцепенение. Ужасом выкачены глаза, все смотрят на герцога, посмевшего заступить королевский путь.

— А, черт! — вырвалось у Андрюши по-русски.

И в тот же миг запели фанфары. Легко, как драгоценные крылья, распахнулись, слепя позолотой, высокие двустворчатые двери. В зал вступил Его Мирропомазанное Величество король Ургайский.

Четыре юных пажа несли за ним полог тяжелой горностаевой мантии, два — на батистовых подушечках королевский скипетр и корону. Зябко ступала королева в окружении голоплечих фрейлин, чуть дальше, шелестя тяжелыми девичьими юбками, семенили принцессы, важно качали буклями париков великородные князья, прочая свита. Пышность и великолепие. И то сказать — королевский выход!

Но тут-то и произошла заминка.

Глядя на герцога-Андрюшу, король Ургайский приостановился, удивленно поднял бровь. Блестящая процессия замедлила ход, задние едва не столкнулись с передними, члены королевской фамилии тянули шеи, напирали, разглядывая причину задержки.

Андрюша неуверенно мотнул головой, липко прошибло потом под одеждой. Рожи, рожи, кругом только они, сколько их — холеных, крашеных, пудренных... Слева из-за чьего-то плеча скалилась физиономия орденоносного защитничка дамской чести. И — никого из своих, никто не даст совета, никто не поможет..

Нет, все это ерунда, конечно. Так, мелкая неувязочка. Да чтоб землянин переживал из-за нарушения дворцового этикета? — еще чего! Здесь чисто психологическое неудобство: таращатся со всех сторон, пялятся, а ты среди них — один..

Между тем, началось движение. Уже слышался топот бегущих ног, суматошное звяканье гвардейских шпор, уже тянулись к Андрюше со всех сторон, горящие перстнями, пальцы придворных, уже король что-то промолвил подскочившему лорду-церимониймейстеру..

А ведь меня собираются убрать.. Арестовать, заковать в кандалы, прирезать на месте — не знаю уж что.. И разбираться не будут — землянин ты или не землянин.

— Ах, вы так! — гневно воскликнул Андрюша. Ну, все. Надоело, будем кончать этот маскарад. Долго я прикидывался таким же, как вы — а сейчас узнаете с кем связались! Мантия? Под ноги вашу мантию! Шпага? Туда же!

Затрещали распускаемые узлы шелковых тесемок, замелькали пальцы по серебряным пуговицам камзола.

Штаны.. — где ж они, проклятые, расстегиваются?.. Ага, есть — петельку только порвал.. — ну да ладно! Что теперь. Теперь все равно.

Весь тронный зал, сотни заинтересованных глаз следили за раздеванием. Сотни приоткрытых ртов. Замер король, замерла свита и стража. Только Андрюша в тишине прыгал по ковру на одной ножке, шепча все ругательства, какие мог вспомнить, и стряхивая наполовину стянутый ботфорт — одновременно нагибаясь и сгребая в пластикотовую туристскую сумку части герцогского туалета, разлетевшиеся во время беспорядочного раздевания.

Вот так. И с самого начала нечего было умничать: остался бы, как сейчас, в туристском комбинезоне — не возникало бы ложных ситуаций. Стоял бы сейчас спокойно в толпе, смотрел королевский выход. А то понапяливал, понимаешь, парчи, в детство впал. В итоге — только настроение себе испортил. Мог бы и дома испортить — стоило ради этого за восемьсот парсек тащиться!

Кажется, все герцогские вещички собраны. А платиновые четки почему валяются? Тоже, наверно, мои — что-то такое было в руках. Сюда — тоже в сумку! А шлем-маску — на голову. Ну, что ж это она — не лезет-то?.. За ухо зацепилась, синтетика проклятая! Ага, села. Покрутить головой, проверить — не жмет ли. Душновато в ней как-то — или кажется? А, перчатки еще! Про руки-то — чуть не забыл.. Ну, вот и всё. Что теперь скажете, аборигены?

Землянин. С макушки до пят — землянин! Ноги попирают малиновую ковровую дорожку, руки величественно скрещены на груди. Затянутый в туристский космический комбинезон, поблескивающий пластикотовыми изгибами — вот он. Преграждает королю Ургайскому путь к трону. А у ног — походная сумка с бывшим герцогом.

И произошло то, что и должно было произойти. То, что происходило на Ургае каждый раз в подобных случаях, и каждый раз неприятно ошеломляло свежего человека — даже самого подготовленного.

Только что на тебя все смотрели, ты был в центре внимания этих графов, баронов, развратных дам, молодцеватых кавалеров — и вдруг тебя не стало. Совсем.

Лорд-церимониймейстер почти бегом вернулся к подножию трона, все взгляды (как и положено!) устремились на Его Мирропомазанное Величество. Король Ургайский мирно опустил бровь и двинулся дальше. Правда — бочком, стараясь не зацепить блистающего Андрюшиного комбинезона, по самому краешку ковра. Но не теряя сановного вида.

За Его Величеством, осторожно обтекая землянина с двух сторон, последовала свита. Голосисто запели фанфары, жизнь Двора пошла своим чередом.

А Андрюша.. — он так и остался стоять по щиколотку в мягком тронном ковре. Никому не нужным серебристым чудовищем. Окружающие старались его не коснуться, отводили глаза, демонстративно не замечали. И гордо скрещенные руки сами собой опустились, коленки ослабли чего-то.. Растерялся парень.

Растеряешься тут. Как от пустого места отворачиваются. Бьет все-таки по нервам. Хотя и наперед знаешь, что оно так будет.

"Да-а-а..." — только и выдохнул Андрюша за зеркальным стеклом шлем-маски. "Ну да, да — конечно!" — только и сказал.

Ургай! — что уж тут добавишь... Зачарованный мир Ургая.

3. Краткий ретроспективный обзор

Жилкыбай Марвахат. Ургай.

Популярная энциклопедия, 14-е

издание, т.4, с.118-119.

А каково было первопроходцам — экипажу "Факел"-1174? Они ждали чего угодно — от братания до битья камнями, они спешили к гуманоидам, к братьям по разуму. Сели — даже химико-биологических анализов не произвели по полной программе (мыслимое ли дело — болтаться на орбите еще два месяца). Помчались к братьям по разуму прямо в скафандрах.

Историческая встреча двух миров состоялась в деревеньке Кундул (сто двадцать километров от столицы, там теперь небольшой мемориал в память о первой высадке). Девятка счастливцев (как же — первые разведчики Ургая!) отправилась в деревеньку темной ночью, включив инфракрасный обзор. По задним дворам, вжимаясь в заборы..

Данилин оказался первым землянином, вышедшим на контакт с ургайцем. Крадучись, он огибал угол кособокой мазанки и буквально столкнулся с вышедшим из-за угла заспанным братом по разуму, невесть какой нуждой поднятым среди ночи.

Ситуация получилась комической и непонятной. По-телячьи мыкнув после столкновения, брат отпрыгнул, поскреб ушибленное о Данилина бедро, а затем, преспокойно позевывая, обошел космонавта сторонкой — и побрел досыпать свое.

Взволнованный шепот Данилина прогремел на весь эфир: "Капитан! "Факел"! Меня НЕ обнаружили!.."

Так впервые официально проявило себя то, что позже было названо "Ургайский феномен". Однако, поначалу значимость этого феномена оказалась не понята и не оценена по достоинству. Решили, что всему виной заспанность брата.

Следующее проявление последовало ранним чудесным утром того же дня. Разведку на местности осуществляла следующая девятка. И она уж не придать значения "Ургайскому феномену" просто не могла. Судите сами: деревенька пробуждается — хозяйки отпирают курятники, выпускают хохлаток, выводят пузатых медлительных коров. Скафандры землян слепят глаза, остаться в них незамеченным совершенно невозможно, хотя космонавты еще пока осторожничают — не хочется, знаете, привлекать сразу слишком много внимания..

Какое там внимание! Их полностью игнорируют, смотрят мимо, обходят сторонкой — день первого контакта закончился тем, что мы, представители Земли, совсем растерялись. Бегали по центральной улице Кундула, прохожих за рукава дергали: да посмотрите же на нас хоть кто-нибудь! Прохожие молча, равнодушно высвобождали рукав и шли дальше.

На следующем этапе исследования странной Ургайской цивилизации экипажем "Факел"-1174 была предпринята экспедиция вглубь материка. Четыре корабельных глайдера за пять декад обследовали все наиболее крупные населенные пункты королевства, в том числе и столицу. Летали днем, не таясь.

Картина везде одна и та же: жизнь аборигенов течет, как ни в чем не бывало, глайдеры, инопланетные космонавты — ерунда, никто не обращает внимания. Поразительно и противоестественно..

Нет худа без добра: землянами беспрепятственно и в кратчайшие сроки была собрана ценная информация об экономике, социальном устройстве, бытовом укладе жизни ургайцев. На пятьдесят четвёртый день с момента посадки "Факел-1174" стартовал. Так, естественно, ни кем и не замеченный.

Естественно! Это для нас с вами естественно — через пять с лишним десятилетий, а у первооткрывателей на душе было ох как тяжело..."

— В гипотезах и попытках объяснения "Ургайского феномена" недостатка не было — ни на "Факеле"-1174, ни потом, на Земле, — рассказывал папа, обнимая за плечи маленького, задумчивого Андрюшу.

Мама кивала, едва заметно улыбаясь и подсаживаясь к мужчинам на диван. Диван радостно раздвигался в длину.

Такие общесемейные вечера — "праздники общения", как говорил папа — выпадали Андрюше редко. В такие вечера долго не включали свет — и в полумраке говорили, говорили... Папа и мама рассказывали Андрюше про свои научные проблемы, про тупики, куда эти проблемы их то и дело и приводили, про таинственные космические явления, про глобальные вселенские проблемы — и, конечно, про Ургай.

После возвращения "Факела"-1174 увлечение Ургаем, как гром, как эпидемия, поразило человечество. Папа и мама прекрасно помнили то время. В какой-то период у землян, казалось, не было большей проблемы, чем "Ургайский феномен". Если собиралось больше одного человека — стар и млад, технарь и гуманитарий — можно было поручиться, что рано или поздно речь обязательно зайдет об этой, достаточно отдаленной, планете.

Все было ясно с гуманоидами из куба 790-Н-1Х. Не удивлял землян ни их феодализм, ни науки и ремёсла, ни торговля или искусство — всё было очень, даже слишком похоже на земное — даже любовь и ненависть! За исключением маленького пустяка: почему они так обидно невнимательны к посланцам родственной цивилизации? Мелочь, а портит всю гармонию наших знаний об Ургае. И, между прочим, еще раз напоминает: другая планета все-таки, 800 парсек. А раз так, то близость наших цивилизаций (может статься) — только кажущаяся, а отличия между Землей и Ургаем — они как раз принципиальны...

— Разумеется, первое, что приходило в голову, — задумчиво говорил папа, — это то, что наверно неладно как-то с составом атмосферы на Ургае. То ли преломляет она что-то не так, как надо, то ли отражает, но только земляне для местных жителей оказываются просто невидимы. Следующая гипотеза — дело в самих хомо ургаикус. Что-то у них там, наверно, с глазами. Не могут увидеть космонавтов — и всё тут! Для проверки этого предположения, естественно, нужен живой ургаец. Пробы атмосферы "Факел"-1174 с собой привез, а живого ургайца — нет. Атмосферная гипотеза была проверена — и вроде бы отвергнута, а споры относительно зрения ургайцев носили несколько умозрительный характер. Одновременно появились и прямо противоположные утверждения. Например: всё ваши ургайцы прекрасно видят и слышат, но притворяются. Зачем? Пожалуйста, несколько версий на выбор. Например — они, бедные, пресытились всякими разными инопланетянами и уже совершенно ими не интересуются: прилетели так прилетели, улетели — туда вам и дорога. Или — другая версия: они нас боятся. И глянуть даже, не то что в контакт вступать. Потому что имели уже случай познакомиться с космическими пришельцами жутко-ужасного вида. И такого же поведения... Ну и так далее — еще множество гипотез. Вплоть до такой: никаких ургайцев не было. Как, впрочем, и Ургая. "Факел"-1174 ничего не открывал, а воспоминания о высадке, будто бы имевшей место, вместе с информационными записями и предметными материалами экипажу "Факела"-1174 в кубе 790-Н-IX подкинул НЕКТО. В своекорыстных целях.

— Да, — продолжал папа после паузы, — сейчас вот смешно. А тогда, среди прочих, имели хождение и такие версии. Тогда казалось возможным всё, что угодно.

Вообще-то можно, наверно. Случайным образом. Ткнул пальцем абы куда, а попал на месторождение золота. Всякое бывает. Но возводить такой способ в жизненный принцип могут только совсем уж слабые духом люди.

Другое дело — научная фантастика! Там — всё правда. И то, что очень многих всемирных законов мы еще не знаем, и то, что со многими интересными цивилизациями еще не встречались. И, самое главное — правда в том, что если б встретились, если б узнали, то так бы оно и было, как в НФ описано. Вот Ургай же людям встретился!

И Андрюша опять и опять слушал папу, пересказывающего историю осмысления "Ургайского феномена". Глаза у Андрюши горели, и он не напоминал папе о предыдущих разах, когда папа сообщал:

Папа иронично хмыкал. А потом продолжал:

— Но это удобно если делается сознательно. А если не слышат потому, что в принципе не могут услышать? Чтоб точно установить причину избирательной "глухоты" и "слепоты" аборигенов — органической они природы, функциональной или психологической? — нужны были глубокие нейрофизиологические исследования "ин виво". Ни соответствующим оборудованием, ни моральной готовностью препарировать братьев по разуму, члены второй ургайской экспедиции не располагали. Некоторые эксперименты проводились — но очень осторожные. С доподлинностью было установлено, например, полное отсутствие у ургайцев какой-либо внешней реакции на разговор, ведущийся землянами на одном из наших, земных, языков, а также рокот мотора глайдера или электронную музыку. Запах синтетических препаратов тоже, как выяснилось, проходит мимо их внимания. Идет, таким образом, четкое разделение информационного потока на две струи: ургайское — и всё остальное. И все остальное, как ни печально, ургайцев совершенно не интересует. Причем, такая информационная "селекция" распространяется на все виды чувствительности: зрение, слух, обоняние, осязание...

"Введение в ургаистику" Учебное

пособие под ред. Г.Тайоба, с.149.

В ситуации катастрофического дефицита специфически-ургайской информации — будь то шлюзовая камера глайдера или рубка звездолета, то есть место, где нет совсем ничего ургайского, и, следовательно, реагировать ургайцу не на что, последний впадает в каталептическое состояние: тело застывает в вынужденном положении, регидность поперечно-полосатой мускулатуры резко повышается, частота и сила сердечных сокращений падает до минимума, ЭЭГ характеризуется медленным дельта-ритмом.

— Да, — соглашался папа. — Любого ургайца, даже на улице, просто прохожего, если взять и руками людей, одетых в скафандры, оторвать от родной почвы — в прямом смысле оторвать, приподняв над грязным тротуаром — то он уже готов: подгибает колени, закатывает глаза и замирает в ожидании... А уж в рубке — и вовсе! Лежит себе, где положат. Как чурка — чуть дышит, помаргивает редко-редко и ни на что не откликается — даже на боль. А за пределами земной техники, в родной обстановке все его функции почти мгновенно восстанавливаются до нормы: абориген вскакивает на ноги, озабоченно поправляя платье, и с деловым видом спешит дальше по своим делам. И все это при полной анатомической идентичности землянам.

"Ургай и мы — история страха"

Дж.С.Лемман,

научно-популярная брошюра,

с.11-12.

В попытке объяснения "ургайского феномена" было извлечено на свет из словарей даже давно забытое слово "мещане" (т.е. люди, закосневшие в своих заботах, не знающие и не желающие ничего знать другого). "Ургайские космические мещане!" — вот хлесткий заголовок, победно прошедший по газетным и журнальным публикациям того времени. И не только по ним. Ученые мужи, спешно создающие новую науку — ургаистику, тоже некоторое время довольно активно обсуждали мысль: а не рассматривать ли обнаруженных братьев по разуму как младших. Как совсем младших. Как некое подобие недоразвитых детей, не способных оторваться от исключительно ургайского мышления и миропонимания. Родилась даже идей — перевоспитать! Дотянуть ургайцев до нашего уровня.

Сказано — сделано. Разработали методику "постепенного приучения", предусматривающую связь обучения, например, с подачей пищи. И довольно жесткую связь, надо сказать. Отобрали группу аборигенов, принялись экспериментировать.

Понятное дело, у экспериментаторов тут же объявились оппоненты, возопившие: "Как, экспериментировать над разумными существами? Самобытным ургайцам вдалбливать чужую и чуждую цивилизацию?! Антигуманно! Антиисторично!!"

Впрочем, довольно быстро все успокоились — и экспериментаторы, получившие абсолютно нулевой результат в деле перевоспитания, и, соответственно, их оппоненты.

Дело нешуточное. Коли марионеточное Ургайское королевство действительно произвела на свет некая могущественная цивилизация, то ее могущество огромно, просто невероятно! Ведь, как ни мал единственный материк Ургая — это материк. Заселить его человекоподобными биороботами, сконструировать их "общество", да так, чтоб оно вполне нормально, без сбоев функционировало и даже способно было к самостоятельному существованию — для этого требуется технология, настолько превосходящая нынешнюю земную, что дух захватывает. И -самое главное: если биороботы специально делались на кого-то похожими (а похожи они больше всего на разумных обитателей Земли), то это, наверно, не прихоть, а этап осуществления какого-то определенного плана — никто, даже самая размогущественная цивилизация не станет выбрасывать средства не просто так, на ветер. Значит? Значит, в планете Земля кто-то очень и очень заинтересован. А от чрезмерного интереса того и жди неприятностей!

Человечество забеспокоилось. До сих пор Космос выглядел довольно мирно. Цивилизации, встреченные людьми (если это и в самом деле цивилизации, а не явления природы из разряда пока не познанных), столь сильно отличались от нас и друг от друга по строению, условиям обитания, энергетическим источникам, что им просто нечего было делить. В случае с Ургаем делить тоже вроде бы нечего — слишком уж могуществен должен быть его гипотетический создатель. Что ему Земля? Он, вероятно, способен растоптать человечество со всем его космофлотом даже не заметив того.

Но ведь зачем-то подобие Земли все-таки было создано на Ургае! Зачем?

Люди прекрасно отдавали себе отчет, что вечное рабство и непосильный физический труд в каменоломнях какой-нибудь Крабовидной туманности под гнетом страшных космических спрутов им вряд ли угрожает. Вероятно, им угрожает нечто гораздо худшее. Что?

Ответить следовало наисерьезнейшим образом и в самом срочном порядке.

Перед третьей экспедицией, самой многочисленной и мощной — как по оснащенности научной аппаратурой, так и по концентрации специалистов всех мастей — было поставлено два ключевых вопроса: 1 — мыслит ли ургайский человек, т.е. человек он, собственно, или машина? И, в связи с этим: 2 — как давно ургайская, так называемая, цивилизация возникла (подразумевается — как давно некая третья сила заинтересовалась планетой Земля)?

На первый вопрос ответ экспедицией был дан четкий и однозначный: хомо ургаикус не мыслит и разумным существом, следовательно, не является. Он — чрезвычайно высоко организованный биологический объект, но что касается физиологии его нервной системы, то он ниже не то что человеческого уровня — ниже любого земного млекопитающего.

"Введение в ургаистику" Учебное

пособие под ред. Г.Тайоба, с.53.

В основе деятельности земного сапиенистического мозга лежит условный рефлекс. В основе деятельности мозга ургаистического — рефлекс безусловный.

Философский словарь под ред.

И.Фролова, с.381.

Условный рефлекс — приобретенные при жизни организма реакции в ответ на раздражение рецепторов; у высших животных и у человека условные рефлексы вырабатываются путем образования временных связей в коре головного мозга и служат механизмом приспособления к сложным изменчивым условиям внешней среды. Условный рефлекс заканчивается не действием, а восприятием и оценкой его результата (обратная связь).

Безусловные рефлексы — врожденные ответные реакции организма. Они характеризуются постоянной и однозначной связью между воздействием на тот или иной рецептор и определенной ответной реакцией, обеспечивающей приспособление организмов к стабильным условиям жизни.

"Введение в ургаистику" Учебное

пособие под ред.Г.Тайоба,

с.55-58.

Ургаистическая нервная система в ее нынешнем виде — это склад безусловных рефлексов, каждый из которых приводится в действие специфическим для каждого рефлекса комплексом раздражителей. Такие принципиальные звенья работы земного мозга, как анализ, синтез, оценка воздействия, в рефлекторной цепи хомо ургаикус просто отсутствуют. Информация нервного импульса, приходящего в этот мозг, не подвергается никакой обработке. Она, собственно, уже и не информация, она — код, ключ для запуска того или иного безусловного рефлекса. Она — запрос. Система автоответчика. Если на данный запрос в мозгу ургайца имеется готовый ответ — он выдается, ургаец реагирует, совершает ряд запрограммированных действий. Если же нет, то он прореагировать никак не может, и пришедший импульс гаснет, не найдя точки приложения. Ургайский абориген "знает" (хотя знанием в нашем, человеческом понимании это назвать нельзя) всё то, что может и должен знать для участия в повседневной жизни, и больше "знать" не может. Попытки выработать, "привить" ургайцу какой-нибудь новый рефлекс успеха не имели. Система реагирования задана раз и навсегда. По реакции ургайца (ее наличию или отсутствию) исследователями проверялось ЧТО заложено в его мозг, а что — нет. Земные космонавты — нет. Может, что космическое, с других планет, с отдаленных звездных систем? Тоже нет. Только Ургай. Полный набор стереотипных рефлексов для местного пользования.

Он огромен, этот набор, рассчитан на все случаи ургайской жизни и соответствует всем возможным требованиям со стороны внешней среды — и живой, и неживой, и социоформной. Варьирует чрезвычайно. В известном смысле, поведенческие реакции ургайца можно назвать поразительно гибкими. Прежде всего они имеют сословный характер: реакции ургайца-дворянина и ургайца-крестьянина на одинаковые раздражители могут быть просто полярны.

Вначале исследователями (Р.Шуберт-Зольдерн, А.Леклер) это было понято так, что на Ургае имеется несколько десятков обособленных рас, запрограммированных каждая по-своему: высшая знать, поместные феодалы, ратники, высшее купечество, торговые служащие — и т.д. вниз по иерархической лестнице вплоть до совершенно бесправных пашенных холопов.

Просто? Даже слишком. И, по всей вероятности, ненадежно. При такой системе наследования сословных рефлексов очень уж уязвимыми становятся перспективы отдельных популяций. Например, такой сравнительно немногочисленной расе, как высшая знать постоянно грозит депопуляция: любая вспышка местной холеры или сифилиса может ее уничтожить полностью и безвозвратно. Поэтому теория рас, воспринятая поначалу с энтузиазмом, просуществовала недолго. Как и следовало ожидать, при более глубоком и всестороннем исследовании она не подтвердилась.

Довольно быстро выяснилось, что высшая знать существует не только — и не столько — в высоких башнях неприступных замков и среди раззолоченного великолепия королевского дворца, сколько в голове ургайца. Причем, в каждой голове каждого ургайца. Вся корковая поверхность его головного мозга поделена на отдельные участки, получившие название "проекционные поля". Участки практически изолированы друг от друга и содержат в себе всю информацию о поведении того или иного ургайского сословия.

Так, проекционное поле сословия высшей знати, содержащее и выдающее при активации всю сумму специфических для знати безусловных рефлексов, располагается в коре ургайского мозга в первой (верхней) височной извилине и частично в извилинах Гешеля (на внутренней поверхности височной доли). Также в височных долях, но главным образом в гиппокампе, расположено проекционное корковое поле поместного феодала. В затылочных долях на внутренней поверхности полушарий, по краям и в глубине шпорной борозды находится проекционное поле ратника. И так далее. Теоретически, ургаец может стать кем угодно — от короля до крепостного. Все аборигены без исключения взаимозаменяемы. Вопрос лишь в том, какое из корковых полей активировано в данный момент.

Активация происходит под воздействием экстерорецепторных импульсов на всю сумму раздражителей — световых, звуковых, температурных, болевых, стереогностических. Если на ургайце мягкий теплый камзол с графским шитьем, а сам ургаец восседает во главе пирующего стола под сводчатым балдахином, окруженных собаками и слугами — активируется гиппокамп. Если же ургаец стоит в рваном тяжелом фартуке, прожженых худых портах перед наковальней и тяжко, с выхрипом, ударяет молотом по вишневому, остывающему железу, а рядом босоногий мальчонка, измазанный копотью, с глубокими тенями под ребрами, надавливает изо всех сил на рычаг мехов — активируется уже оперкулярная область, расположенная книзу от центральной извилины.

Следует отметить, что какое-либо хаотическое чередование активности проекционных полей практически исключена. Если уж поле активировано, то активация носит стойкий характер, не снимается сном и при условии каждодневного подтверждения экстерорецепторной импульсацией держится всю жизнь — как правило. А как исключение (но исключение, гарантирующее неколебимость ургайского "феодализма") — изредка встречающаяся переактивация с одного проекционного поля на другое. С соответствующим изменением сословного статуса.

Например, расплодившиеся сверх меры и, как следствие, обнищавшие феодалы могут вдруг "почувствовать себя" ратниками или даже крестьянами, и — стать ими.

"Ургай и мы — история страха"

Дж.С.Лемман, с.17-18.

Итак, перед землянами были все-таки биоавтоматы? Тренажер, созданный для отработки боевых действий против человечества? Устаревший, правда, тренажер — Земля-то давно вышла из периода феодализма!

Впору было думать, что это мы — тренажер, а не хомо ургаикус. Может быть это нас создали, чтобы потренироваться в войне с ургайцами. А вот теперь ургайцев победили, сделали безмозглыми тварями — и та же судьба уготовлена нам.

Естественно, среди хомо сапиенс тут же нашлись приверженцы этой гипотезы. Нашлись, однако, и другие, которые — наперекор — принялись утверждать, что нет, дело не в войне, просто некий сверхразум занимается космической селекцией, выводит новые породы разумных существ. Ургай — первый блин, а вот Земля — бесспорная удача! ..Так иногда приятно бывает себя похвалить...

Жилкыбай Марвахат — Текст

речи при вручении

Нобелевской премии за

исследования в области

ургайской соционики.

С.11-12.

Как известно, в первые три десятка лет, прошедшие после открытия Ургая, туристы на него не допускались. Зато армада исследователей буквально захлестнула планету. Конечно — ведь она представляла собой случай уникальный — особенно для обществоведческих, человековедческих наук. Ведь экспериментаторы при всем желании не могли своей деятельностью внести погрешности в результаты эксперимента. Под прикрытием космического комбинезона можно было незамеченным вторгаться в любую — даже самую интимную — сферу жизнедеятельности аборигенов. Наблюдать, фотографировать со вспышкой, прикреплять датчики, вживлять электроды, произвольно менять условия существования отдельных представителей хомо ургаикус и фиксировать их реакции.

Расцветшие пышным цветом ургаистические ответвления земных наук (биологии, физиологии, психологии, экономики, этнографии, искусствоведения, археологии, лингвистики и пр., и пр.) приносили свои обильные плоды в виде монографий, сборников научных трудов, многотомных энциклопедий и справочников. Ургайский человек и его социоформное общество были изучены, кажется, вдоль и поперек, сверху и донизу, зафиксированы во всех своих проявлениях, разложены по строчкам таблиц, распяты по белоснежным, лениво поблескивающим листам графиков, — и только эти великолепные доказательства мощи и всесокрушающей силы нашей человеческой науки могли в какой-то мере скрасить горечь того единственного факта, что космические братья — разумные гуманоиды оказались на поверку просто истуканами. Муляжами, годными разве что для выставки в музее естествознания — но никак не для общения...

— Но я все-таки не понимаю, почему мы их за людей не считаем? — упрямо повторял Андрюша. — Ведь они не только внешне люди, они ведь создали цивилизацию! Создали или нет?

— Ты понимаешь, цивилизация.. — мягко говорил папа, а мама, подперев кулачком подбородок, прищурясь, глядела в окно, поверх вечереющего леса. — Ведь цивилизация — это не просто набор тех или иных строений, предметов..

— Так создали или нет? — запальчиво восклицал Андрюша. — Да или нет?

— Нет, — быстро и серьезно отвечал папа. — Нет.

— Андрюша, ты ставишь не те акценты, — мягко предупреждала мама. — Эмоции — прекрасная вещь. Но они тебя сейчас ведут не туда.

А папа поднимал ладонь, останавливая ее, призывая дать сыну выговориться.

— Эмоции, да? — Андрюша оборачивался к маме. — Восхищаться совершенством формы и орнамента на их посуде — мы можем! Но признать их равными себе — нет! Как же, у них, видите ли, узкий кругозор, они нас не замечают! А мы их замечаем? Ищем цивилизации где угодно, по всему Космосу, а от того, что близко и понятно — высокомерно отворачиваемся. У них, у ургайцев ведь не только кости и мясо такие же как у нас, у них же и нервы точно такие! Нервные клетки — ведь такие же! Ну перегруппированы несколько по-другому, ну правильно. А у ферромагнитных моллюсков с Милизеллы и таких нет! И ведь это не единственный пример нашего общечеловеческого желания искать в первую очередь почему-то где подальше, но только не рядом с собой. У животных — наших, земных животных тоже такие же нервные клетки! Так, видите ли, они чашек и ложек себе не делают — потому они и не разумны, и мы сто лет будем биться с некими загадочными явлениями в ледяной пустыне Саракана, пытаться там установить контакт сами не знаем с кем, но чтобы установить контакт с тем же самым земным животным — да вот, с кошкой — вот она свернулась, мурчит — ведь намного более близкое нам существо! — нет, об этом никто и не подумает! А, может, как раз потому, что ближе? Что мне кошка! — я ее каждый день вижу, а вот Милизелла — это да, это далеко, это почетно! Наверно, я слишком сумбурно объясняю?

— Это неважно, я тебя понял, — задумчиво отвечал папа. — Если ты завершил свою речь, я попытаюсь объяснить. Завершил?

— Ну да, в общем, — нехотя буркал Андрюша.

— Так вот, чтоб не забыть насчет кошек. Ведь люди их изучают. И будут изучать. Как ты к этому относишься?

— Не на том уровне! — незамедлительно возмущался Андрюша. — Люди изучают и всегда изучали их биологию. Но попыток контакта с кошкой я что-то не помню.

— Ага. Читал я эти трактаты философские, — вяло кривился Андрюша. — Голову только морочат.

— Ну, это ты, брат, того.. Или книга неудачная попалась, или ты не дочитал.

Лукомчук З. Категориальное

обозначение и его

проблемность. С.622.

Представляя собой свойство высокоорганизованной материи, сознание выступает как осознанное бытие, субъективный образ объективного мира, субъективная реальность, а в гносеологическом плане — как идеальное в противоположность материальному и в единстве с ним. В психологии сознание трактуется как особый, высший уровень организации психической жизни субъекта, выделяющего себя из окружающей действительности, отражающего эту действительность в форме психических образов, которые служат регуляторами целенаправленной деятельности.

Разум выступает как творческая познавательная деятельность, раскрывающая сущность действительности. Посредством разума мышление синтезирует результаты познания, создает новые идеи, выходящие за пределы сложившихся систем знания.

— А тем более абориген не может себе вместо дома построить космический корабль.

— Но человек — землянин, я имею в виду — тоже ведь далеко не каждый может построить космический корабль, — замечал Андрюша недовольно.

— Да. Но он, ставя целью усовершенствование своего жилища, постепенно может дойти и до постройки космического корабля — как варианта дома для Космоса. Не совсем, может, удачный пример: человек пришел к космическому кораблю скорее от транспортного средства, нежели от жилища. Ну, неважно — принцип ты понял: наличие цели в поведении — вот что отличает человека от ургайца. А, возможно, и Океан Соляриса от ургайца. Цели могут совпадать, могут различаться — я уж говорю о том, что они должны быть осмысленно поставлены — но это основа для хоть какого-то взаимопонимания. Возможно в будущем такая основа для взаимопонимания человека и Океана найдется, для взаимопонимания ургайца и человека — никогда. Ведь мы стремимся, желаем, разочаровываемся, а ургаец — лишь функционирует. Как и всякая биокибернетическая машина.

— Ну это только с нашей точки зрения, — возражал Андрюша мрачно.

— Точка зрения? — повторяет папа с легкой грустью. — Точка зрения... Нет, к сожалению — оно так и есть.

И замолкает задумчиво. Но мама улыбается, и он, глянув на нее, тоже начинает улыбаться, а , глядя на них, улыбается неизвестно чему и Андрюша. И у него это получается лучше всех.

А Ургай все мчится где-то в ледяной космической пустоте — далекий, волшебный...

Введение в ургаистику под

ред. Г.Тайоба, с.73-74.

Следует отметить, что существование проекционных корковых полей, открытых и пронумерованных еще во время третьей экспедиции, структура и иерархическая сложность ургаистических безусловных рефлексов, разумеется, не исчерпывается. Социальный статус — лишь первое определяющее того или иного представителя этой оригинальной биомашинной цивилизации.

Предположим, статус определен: плотник (проекционное поле N31 — затылочные доли, луковица заднего рога бокового желудочка). Но плотник может быть здоровым, больным, сытым, голодным, богатым, бедным, женатым, холостым — итого восемьсот семьдесят три подстатуса. В зависимости от этого к основной безусловно-рефлекторной дуге N31-000 внешней обстановкой могут подсоединяться, входить в ее состав сопутствующие (так называемые — второстепенные) дуги от N31-001 до N31-873 — как по одиночке, так и в различных комбинациях.

Иерархия рефлекторных дуг сложна и в чем-то напоминает иерархию матрешек, где в большую матрешку входит тот или иной набор маленьких.

"Как же все-таки они устроены?"

К.Лухиши Популярная лекция

Возьмем самый школярский пример: проекционное корковое поле плотника — рефлекторная дуга N31-000.

Для начала нам нужно сделать несколько допущений, необходимых для того, чтобы очертить социоформный статус рассматриваемого объекта. Предположим, наш плотник — владелец небольшой мастерской, среднего достатка, отец шестерых детей (присоединяются дуги N31-498, -490, -306). Изображение на экран почетче, пожалуйста. Вот он, наш объект.

Итак, указанные рефлекторные дуги у рассматриваемого хомо ургаикус замкнулись, нужный участок мозга активирован — и абориген в рамках своего проекционного поля обретает "личность", адекватную окружающей обстановке. Общественная роль и социоформная функция определены.

И вот уже наш плотник выбирается из мокрых от росы стружек (обычное место сна — тут же, в мастерской), вздрагивает на утреннем холодке. Вот, пошел.

Активно сигнализирующая интерорецепция включает рефлекс — назовем его "утренний туалет" (дуга N32-104). Ургаец подходит к наружной двери, зевая и расчесывая участки кожи, свербящие после укусов ночных насекомых. Вот он выходит наружу, в укромном месте совершает вышеозначенный "утренний туалет". Пропустим.

Вот он уже на обратном пути. Видит идущую справа — от хлева — ургайку с кринкой молока в руках. Ряд специфических признаков, касающихся внешности, манеры поведения, одежды (одна только одежда содержит до сорока знаковых признаков, подробно описанных в соответствующих справочниках) — все это включает в действие дугу N31-200 "жена". Аналогичное замыкание специфической дуги происходит и в мозгу ургайки. Она для себя определяет на объект как "мужа".

Так, сближаются. Муж говорит несколько бранных слов (их набор предопределен рядом факторов, хорошо известных ургаеведам-культурологам) — это замкнулась дуга N31-225. Жена на раздражитель реагирует поклоном (дуга N31-758) и отвечает соответственно.

Введение в ургаистику под

ред. Г.Тайоба. С.198.

Правда, данный путь передачи поведения, как и всякий другой, не застрахован от неожиданностей: если возможно рождение детей-уродов с тремя руками и без глаз, то так же возможно и рождение детей с нарушенным (относительно ургайских норм) соотношений рефлекторных дуг. Это случается довольно редко и обычно заканчивается (сразу или через некоторый срок) смертью "поведенческого урода". Но некоторый процент "ненормальных" может выжить и дать новые варианты поведения.

На глазах у землян подобных сдвигов не происходило, не было их и в обозримом (реконструированном) прошлом. Но когда-то — в миллионнолетней давности — именно чередой подобных уродств и была создана ургайская феодалоформная "цивилизация".

Там же, с.101.

Важным, с точки зрения понимания жизнедеятельности ургай— цев, является тот факт, что наполненность их мозга безусловными рефлексами исключает такую важнейшую основу сапиенистического поведения как память. Ни запомнить что-то новое, ни утерять что-то имеющееся ургаец не может. Его мозг — это склад плотно уложенных, упакованных рефлекторных дуг. Это, своего рода, идеал — предел заполненности мозга, когда не пустует ни одна клеточка (особенно по сравнению с человеческим мозгом, изобилующим белыми пятнами невостребованных нейронных полей), но это и тупик: есть только то, что есть — и ничего кроме..

А "кроме", "за бортом" ургайского мозга оказывается довольно много. Если социоформные и физиологические акты еще как-то вместились сюда, то, например, география Ургая — нет.

"Как же все-таки они устроены?"

К.Лухиши Популярная лекция

Ориентируются они на местности хорошо. Астрономией на уровне земных птиц владеют все поголовно. Но вот вспомнить, откуда вышел, как шел, где.. — памяти-то нет!

Вот наш плотник отправился на базар для продажи своего товара. Естественная экономическая необходимость.

Но, едва выйдя за ворота, он рискует заблудиться навсегда. По крайней мере, так кажется на первый взгляд. На самом деле ургайская эволюция выработала целых два способа предотвращения угрозы массового блуждания.

Для низших классов — это профессионально-сословные ареалы, в границах которых большинство населения Ургая проживает всю жизнь от рождения до смерти. Для пашенного холопа — это пространство в несколько гектаров обрабатываемых земель. Для нашего плотника — пространство в несколько кварталов, объединенных примерно равным имущественным положением. Это та ячейка псевдообщества, которая обладает всеми необходимыми компонентами для своего бесперебойного существования. Здесь собирается население оптимальное по количественному и качественному составу. Ареал должен себя кормить, поить, одевать, обувать, лечить, хоронить — в том числе и пилить-строгать. Последним, собственно говоря, и занимается наш плотник.

Оказавшись по пути с базара среди совсем уж бедных развалюх, наш плотник будет остановлен соответствующим рефлексом ("поймет", что не туда зашел), повернет обратно и будет ходить в пределах "своих" кварталов, пока не обнаружит единственный дом плотника — свой. На неофициальном научном жаргоне ургаеведов для данного метода поиска имеется поэтичное название: "метод тыка".

Однако, функционирование королевства в целом требует и некоторого количества ургайцев, профессионально-сословный ареал которых очень широк — и в ряде случаев сопоставим с размерами материка. Вот они в стоп-кадрах проходят перед вами: представители феодальной верхушки, верхнего купечества. Им нужно бывать во многих, весьма удаленных местах и, главное, всегда возвращаться обратно. Для них существует второй заменитель памяти (кстати, чисто человеческий) — вторая сигнальная система. Или, проще говоря, речь. Устная и письменная. Грамотность, заложенная у каждого ургайца в проекционных полях знати и купечества, позволяет путешествующим фиксировать на бумаге в виде вот таких схем весь пройденный путь. Покажите крупнее, пожалуйста.

Да, на привычную нам географическую карту это мало похоже. Но в этой схеме есть всё необходимое для возвращения домой однажды пройденным маршрутом. Карл Листовски очень верно подметил сходство подобных схем с набором команд, составляющих программу поиска для электронно-вычислительных машин низкой классности...

"Ургай и мы — история страха"

Дж.С.Лемман, с.42-45.

Три десятка лет доступ на Ургай имели только ученые и больше никто. Но потом в умах разрослось и укрепилось недоумение — а почему? Возникла весьма жаркая дискуссия по поводу возможности использования животных, населяющих Ургай, не только для научных целей.

Этично ли вмешательство в их жизнь? Находились сторонники полного невмешательства, но в ходе референдума большинство землян высказались за ургайский туризм. Человечество рассудило так: хоть и странный вид животных обнаружен на Ургае — но ведь то, что это именно животные, мы можем говорить со всей определенностью? Тем более, что, как как выяснилось, влиять на их жизнь мы все равно не в состоянии. Так зачем же, в таком случае, закрывать планету? Нет резона! А своими глазами посмотреть на зачарованный мир Ургая всем хочется.

Так и оказался Ургай чем-то средним между заповедником и историческим музеем. Страх перед ним, казалось, был преодолен навсегда.

Но — помимо технической стороны организации удобств потоку желающих воспользоваться туристским маршрутом Земля-Ургай-Земля — сразу и со всей серьезностью встал вопрос психологической адекватности среднестатистического землянина и Ургая. Слишком уж человекоподобны аборигены — нет дистанции между нами и ими. А это — возможность для самых неприятных прецедентов. Ведь была же, была история Миклоша Данилина!

Член экипажа "Факел"-1174, первооткрыватель, активный исследователь Ургая, автор ряда специальных трудов в области ургайской лингвистики, он предпочитал работать не в специальном походном комбинезоне, делающим его "невидимым", а "под аборигена" — и одевался в одежду сословия, особенности речи которого изучал. Он почти двенадцать лет безвылазно провел на Ургае — казалось бы, был адаптирован ко всему — на двенадцатый год это и случилось.

Она была дочь финифтяного мастера — полного, бледного ургайца среднего достатка.

Хаска. Ей было шестнадцать и она, улыбаясь, не опускала глаз, в отличие от всех благовоспитанных девушек ее круга. Данилин и сам не понял, как все это произошло — уж в себе-то он был уверен! Никто лучше него не знал, насколько они были животными. Но как-то так получилось, что изучать особенности произношения и специфически-знаковую терминологию мастеров финифтяного цеха ему было интереснее всего на примере семьи Хаски. А когда он сделал попытку все-таки сменить объект исследования — ничего не вышло. Лингвистические особенности д р у г и х ургайцев и ургаек его, оказывается, совсем перестали интересовать.

Хаска отвечала ему взаимностью, бледный гипотоничный отец, отдуваясь, помаленьку готовился к свадьбе. Околичностями он завел с Данилиным разговор о размерах приданного и о покупке дома для молодых. "..хороший дом, просят двести десять, но если поторговаться — уступят за двести.."

Данилина проняло. Как ошпаренный выскочил вон, долго метался по городу — никто не знает, о чем он думал (а в тот момент о его любви никто и не знал). Но он не мог не понимать, что на Ургае всякая "любовь", "преданность", "привязанность" — равно как и "злоба", "ненависть" — пустые слова. Имитация. Знаковые проявления несуществующего волнения несуществующей души. И Хаска улыбается не потому, что ей весело, а в силу замыкающихся в ее нервной системе рефлекторных дуг — это они на самом деле сокращают и расслабляют ее лицевые мускулы. Маска без лица. Заданная программа реагирования, исполняемая слепо, хотя и эффективно. Хаска не вольна улыбаться или не улыбаться, "любить" или "не любить" — по одной простой причине: самой Хаски не существует. Физический объект есть под таким названием, а женщины с таким именем — нет. И ее "да.." — такое нежное и покорное — произносится с заданностью коленного рефлекса, возникающего, как известно, когда двигательный нейрон переднего рога спинного мозга хомо сапиенс реагирует на удар по коленному сухожилию сокращением квадрицепса и разгибанием голени.

Впоследствии, когда история Данилина и Хаски — этих ургайских Ромео и Джульетты — стала широко известна и была неоднократно воспроизведена во множестве художественных произведений разной степени художественности, мы, кажется, знаем теперь всё, что только мог он передумать в тот свой самый безнадежный день. Не знаем одного — что он думал на самом деле..

Больше в семье Хаски его не видели.

Он был там неотступно, но теперь уже — в комбинезоне.

Хаска, разумеется, поплакала (второстепенная рефлекторная дуга N55-018). Потом грустно успокоилась (присоединение дуг N55-311, -700), а через три месяца была отдана новому жениху, приведенному бледным, отдувающимся отцом.

Свадьба была как свадьба. И семья получилась вполне нормальной ургайской семьей. Хаска родила мужу двух сыновей — сейчас они тоже финифтяные мастера. И поныне — жива, здорова, живет в том же доме, в окружении пятерых внуков и внучек разного возраста. Знаменитая Хаска — туристский объект, достопримечательность Ургая.

А Данилина нет. Он ушел из жизни в день ее свадьбы, так и не пересилив свои чувства.

Он не был безнадежен — обратись он к врачам, ему бы помогли. Современный уровень медицины позволил бы ему избавиться от страсти к человекоподобному социоформному ургайскому млекопитающему. Землянами хорошо отработан и с ювелирной точностью может быть применен широкий спектр воздействий на собственную психику. Так что Данилину бы помогли. Все дело в том, что он не хотел помощи. Он предпочел просто уйти, оставив после себя маленькую записку с объяснениями и предостережениями — другим. Несчастный...

Спешно созданная после этого случая карантинная психиатрическая служба Ургая работает и по сей день. Трагедия не должна повториться. Каждый землянин, ступающий на планету, прежде всего должен четко представлять невозможность равного отношения к хомо ургаикус — к любому представителю этого вида, независимо от внешних данных. Слишком легко здесь обмануться и принять желаемое за действительное. Значит, необходимы гарантии, что никто — в том числе и из числа туристов — не перейдет рамок естественно-научного интереса к этим космическим животным.

..Но, значит, мы их все-таки боимся — раз принимаем такие строгие меры предосторожности?..

4. Во дворце (продолжение)

Сверкнув зеркальным стеклом шлем-маски, Андрюша нагнулся к туристской сумке.

"Что тут говорить — муравьи, бессмысленные муравьи!"

Вразвалочку, независимо продефелировал по тронному ковру до самых ступеней трона, устланных малиновой парчой. Никто не замечал, все уступали дорогу. Отшатывались как бы даже демонстративно, будто от чумного.

Сверху, с хоров, грянула музыка. Торопко перебирая туфлями по паркету, завертелись пары, король соизволил милостиво улыбнуться — бал начался.

Хорошо отлаженный механизм тем и хорош, что его работа не заметна. Не искрит, не скрежещет — а как будто на самом деле: просто люди, просто веселятся. Кавалеры галантно приглашают дам, те в ответ очаровательно шуршат в книксене тугими шелками. Матроны в возрасте ревниво следят за юными дочерьми — а те так и блестят глазками из-за вееров. Пожилые графы и бароны беседуют о серьезном — о налогах, о политике Двора, с достоинством поглощают напитки, разносимые ливрейными слугами. Пламя свечей плывет в сотнях зеркал, озаряя эту — очень достоверную — подделку.

Громыхают, спрятанные на высоких, увитых гирляндами цветов, антресолях потные, голодные музыканты. Скучно бродит среди танцующих серебристое чудовище.

Высокая дверь с золотыми лебедями поддалась сравнительно легко. За ней — полутемный каменный коридор, освещенный четырьмя смоляными факелами, под каждым — гвардеец. Коридор выходит в небольшой промежуточный зал — шесть факелов моргают по закопченным стенам, шесть гвардейцев, входы на половину Его Величества и Ее Величества.

Андрюша смело открывает дверь на половину королевы.

Голубая гостиная.

Пара полуживых от старости фрейлин чопорно подремывают на голубых муслиновых диванчиках в ожидании конца бала.

Подошвы серебристого чудовища гулко шлепают по холодным мраморным плитам пола. Фрейлины вскинулись было на звук шагов, но — никого нет, — снова прикрыли в дреме пятнистые выцветшие веки.

Розовая гостиная. Такие же диванчики, такой же мрамор, но все розовое. В витых канделябрах розовые свечи потрескивают двойными язычками пламени — сзади к ним прикреплены небольшие изящные зеркала в медных рамках. Из гостиной ведут несколько дверей, богато украшенных цветными интарсиями. Серебристое чудовище, заколебавшись на мгновение, отворяет наугад третью справа и попадает в тусклый коридор.

Здесь освещение вовсе отсутствует, но зато есть огромные по здешним меркам окна во внутренний дворик.

О, уже совсем ночь! Прибытие Андрюши ко Дворцу состоялось в вечеру, в предзакатную пору — а сейчас застекленная, зарешеченная галерея переполосована лунными тенями. Снаружи шевелятся черные листья парковых платанов и сияет бесовское полнолуние. В земном средневековье в такие ночи бывало весело: по небу на метлах летали прекрасные представительница нечистой силы, на кладбищах раскрывались гробы, а из темных углов выползали белесые привидения.

Галерея завершается грузной портьерой темного бархата, полускрывающей следующую дверь. Протягивая руку к ней, Андрюша нечаянно задевает усы и кончик носа постового гвардейца, спрятанного в тени за портьерой. Свистит выхватываемая шпага, рука бдительного стража взлетает для укола, но.. — необходимого подкрепления со стороны зрительного анализатора нет. Объект, задевший бравого вояку по породистой лошадиной морде, отсутствует.

Шпага снова успокаивается на боку гвардейца. К немалому облегчению Андрюши. А если б этот болван сначала ударил, а потом начал рассматривать? Урок: беспечность при отдергивании портьер чревата большими недоразумениями. Что, вероятно, относится и к небрежному распахиванию дверей. Разумная осторожность — вот что необходимо при общении с биомеханизмами. Механизмы — они механизмы и есть. Не стой под стрелой.

Андрюша медленно — и на сей раз очень осторожно — давит дверную ручку и выглядывает в приоткрывшуюся щель. Впереди снова лунная галерея. Тихая и, вроде, пустая. Гвардеец сзади, едва различимый в тени за портьерой, ждет, когда можно будет закрыть приотворенную никем дверь.

Ах ты, муравей пустоголовый!..

Андрюша мстительно ("Значит, напугал-таки он меня своей шпажонкой, заставил сердце постучать!..") хлопает стража по прямо по шляпе, по кокетливому перу, нахлобучивая ее до бровей. Гвардеец рьяно хватается за широкие поля, возвращает шляпу на место и напряженно таращится сквозь Андрюшу, вглядывается вглубь галереи, разрисованной лунным светом.

А вот если б ты думал, болван, если б мозгами шевелил!..

Бросив сумку на пол, Андрюша молча, резким движением вы— рывает у гвардейца шпагу.

Не пристало бессмысленной твари благородное оружие иметь.

Тонкий металл клинка холодно сверкнул под луной. И гарда из вороненой стали, в изобилии усыпанная заклепками, которые играют бриллиантовой огранкой. Какая работа — подумать только! Ай да муравьишки..

Белесые персты среди темноты коснулись эфеса. Это постовой попытался вернуть себе оружие, парящее в воздухе в руках у невидимого землянина.

Андрюша ощутил слабый рывок. Но мышечное усилие ургайца явно не рассчитано на какое-либо сопротивление, кроме воздушной среды — и оружие остается у Андрюши. На лошадиной морде постового — ни удивления, ни страха. Неудача первой попытки ничему его не научила и ничего не изменила в гвардейской голове. Шпага по-прежнему в воздухе и ничто, по мнению ургайца, не мешает ее забрать. Поэтому следует повторный рывок — точно такой же силы, как первый.

Дергаешь? Ну дергай, дергай.

Подергивания происходили с равной силой через равные промежутки времени, уходящие на всё новые включения рефлекторной цепи. Постоянство маятника. Безнадега. Хомо ургаикус.

За стеклом шлема Андрюша сжимает губы, морщится от стыда. Эх, землянин, нашел с кем связываться! Это же все равно что обижать автомат с газировкой, дразня его монеткой на ниточке.

Шпага скатывается с распрямившихся пальцев, звякая падает на пол.

Наклонится, подберет. Пусть радуется, что легко отделался.

И гордый представитель Земли, высоко подняв голову, величественно удалился прочь. В следующую дверь.

Ого, здесь жизнь кипит — не тише, чем на балу! Андрюша даже зажмуривается на мгновение от ярких свечей. Кажется, до интимных покоев добрался: челядь так и снуёт — аж ветер в помещении.

Интересного, конечно, не много. Бабьи дела. Три гардеробных комнаты подряд. Столовая зала. Зала для игр и развлечений: куклы, золоченая арфа, шутихи-карлицы сидят без дела — носы помидорные, по десятку игрушечных шпажонок на толстых боках — как металлические юбочки. Здесь же их добро — валяются, брошенные на коврах рыбьи пузыри с сухой фасолью для веселого битья друг дружки по головам.

А тут, наконец, опочивальня. Квадратное ложе не менее трех метров в ширину, белый, лебединого изгиба, балдахин. Слугами срочно взбивается и перестилается гигантская пуховая перина — королевский отдых должен быть сладостен. А душно-то как! Окна закрыты, камин чадит — и это летом!..

Где-то здесь, по идее, должен находиться и выход на половину короля.

Андрюша по-хозяйски осматривается.

Вот она — маленькая, позолоченная... Не открывается. Ерунда какая-то. Первая дверь во дворце, которая не открывается Андрюше. Закрыта с той стороны? Забавно: с этой стороны — ни замков, ни запоров. К супругу королева может нанести визит только после предварительного согласования? Цирк!

Андрюша поднимает серебристую ногу и лупит изо всей силы в дверь.

Эффект чрезвычайный. Позади даже перину взбивать забыли в остолбенении.

С третьего удара дверца распахивается. И за ней открывается почти такая же опочивальня.

На грохот выбиваемой двери бегут ливрейные. Крик, смятение. Вырванная щеколда болтается на последнем уцелевшем гвоздике.

Ливрейные сгрудились вокруг Андрюши, глядят на позолоченную, покачивающуюся щеколду, шепчутся посеревшими губами. Мыслимое ли дело — непорядок в опочивальне Его Мирропомазанного Величества!

Но общее остолбенение продолжается недолго. Вмиг выскакивает какой-то вертлявый, крикун. Кого — за шиворот, кого — перчаткой по роже его холопской, и — побежали, запрыгали. Инструменты, гвоздики, новая щеколда — все сразу появилось. Щеколду мгновенно починили, примазали позолотой — засияла, будто и не было здесь Андрюши, будто не лупил он ногой в дверь.

Только приосанился было, расправил желтые щегольские букли парика, развел их по плечам — и уже: "Эй, там!" — через дверь что-то увидел, бежит.

Что ж там стряслось? Андрюша — следом.

Оказывается, прямо с бала примчался бледный, обезумевший от ужаса, скрипач, лепеча и заикаясь — на его инструменте во время игры лопнула струна. Из танцующих дам и кавалеров никто, конечно, изменений в оркестре не заметил, но дирижер так страшно повел глазами — бедный скрипач, как угорелый, летел, сам не зная куда — пока через лакейский ход не попал случайно в интимные королевские покои.

Со скрипачом разобрались, увели вниз, во двор — сечь. По переходам еще некоторое время доносились его жалобные стенания.

Внимательный взгляд вертлявого по сторонам: всё ли в порядке? Заискивающая улыбочка вслед высокомерному, заплывшему жиром придворному из верхних. Хотя тот проплыл мимо, кисельно подрагивая напудренными щеками, и даже не повернул головы.

Всплеск холеными ручонками: "Ах, ах, забыл!" (Какое там "забыл"! Просто некий сенсомоторный раздражитель активировал тлеющее возбуждение в дополнительной второстепенной дуге, — расшифровал его поведение Андрюша и остался очень горд собственной информированностью о делах ургайских).

Дамский отклик: "Кто там?"

Томный ответный выдох: "Я, ваше высочество, это я!.."

Дверь приотворяется, в полутьме мелькают пышные складки платья, вертлявый проскальзывает внутрь, норовя прикрыть дверь за собой. Погоди, друг — еще не все зашли. Вольный турист хочет по-пристальнее взглянуть на быт и нравы ургайского Двора.

Вертлявый услужливо посторонился, когда серебристое чудовище протиснулось в будуар. Как сообщника пропустил. Плотно прикрыл дверь, обернулся, физиономия расползлась в нежнейшей улыбочке: "Ваше высочество, наконец-то пришел сей долгожданный миг, наконец-то!.."

Андрюша оценивающе огляделся. Обычный будуар для переодевания придворных дам, взмокших на балу. С канапе свешиваются уже увлажнившиеся наряды, в приотворенном расписном шкафу висят еще сухие. Плотный парфюмерный аромат, паркет усеян пятнами рассыпанной пудры, живые огоньки свечей, растыканных в беспорядке. И она. Полуприкрывшая в истоме глаза, ждущая, любящая и любимая..

Андрюша, сконфузясь, попятился в угол между башенкой кабинета и умывальником, разукрашенным инкрустацией.

...И вот он, драгоценный миг: вертлявый заключает ее в объятия — трепетную, парчово-белоснежную, готовую упасть в обморок от избытка чувств... Целует, целует: "Ваше высочество... я так ждал этого мгновения... я так ждал..."

"О... мой милый... мой прекрасный... мой повелитель... наконец-то..." — вторит она ему.

"Ваше высочество, я этого мгновения так ждал.."

Ну и так далее. Андрюшино лицо ощутимо наливается неприятной краснотой смущения, но губы презрительно поджаты: дескать, ну и что? Мало ли чего в этих дворцах увидишь.. Я совершеннолетний! Однако, не выдерживает, отводит глаза. Смотрит на рельефные интарсии кабинета — полуциркульные аркады, арабески из виноградных роз.. А у противоположной стены поблескивает белый столик-консоль. Под зеркалом. А в зеркале — всё то же: он и она, поцелуи, объятия. Но уже на кровати, среди подушек.

Как это получилось, что Андрюша опять смотрит на них?

Ведь дело даже не в поцелуях, не в объятиях — он же не требовал ничего такого от Вики. Он просто хотел быть рядом. Ничего такого. Подумаешь..

А эти сволочи всё чмокаются! Вертлявый уже проник пальцами за корсаж, а ее высочество от страсти стонет: "..мой милый... мой повелитель.." Может он и впрямь не простой придворный? Может, отпрыск королевской крови? Ишь, как откинулась на его руке. Самка. Еще и сообщает с придыханием: "Расстегивается ниже, не здесь, милый..." Смотреть противно!

А, с другой стороны — это же, действительно, животные. Как они должны себя вести? Откуда тут высокие чувства? Обыкновенный Ургай. Обыкновенные муляжи на веревочках рефлекторных дуг. Никакой Ургай не военный полигон — это кукольный театр. Только довольно большой. Величиной с планету. Гигантская насмешка над нашими земными страстями.

Однако, взглянув на милующуюся парочку в последний раз — уже от двери — Андрюша понял, что нет — никакого издевательства! Просто два человекообразных муравья собираются продолжить свой муравьиный род. Бывает..

А четко все-таки поставлено здесь функционирование. Не зря Миклош Данилин на эти рефлекторные подергивания купился. Помнится, был такой фантастический рассказ. Ретроспективно-фантастический. Как бы земляне использовали Ургай, открой они его несколько раньше, чем это произошло на самом деле. В рассказе два лихих звездолетчика — капитан Билл и капитан Джон покупают эту далекую планету на аукционе и открывают самый большой в Галактике публичный дом. В ход идет все население Ургая. Очень даже перспективно, судя по тому, что сейчас в будуаре творится. Если б Андрюша приоделся соответствующим образом, он бы вполне мог оказаться на месте вертлявого!

Дверь хлопнула позади Андрюши и с легким скрипом приотворилась. Он даже не обернулся, удаляясь. Прикроют, ничего с этими животными не сделается!

Дверь, действительно, прикрыли через двадцать секунд — время, как раз необходимое, чтоб встать с кровати и пересечь будуар.

5. В городе

Усталый турист Андрюша брел по предутренней улочке.

Всю ночь вышагивал он по королевскому дворцу, смотрел, слушал, осторожно дотрагивался, чтоб удостовериться — не сон ли это? Но вокруг, и правда, стоял настоящий Ургай с живыми ургайцами.

И теперь, в предрассветном холодке, под бледными, едва заметными звездами, он размеренно дышал, наполняясь чистотой воздуха. Но всё никак не мог успокоиться.

Дыбящийся бастионами, молчащий проемами бойниц, Дворец давно потерялся из виду за простонародными крышами и глинобитными заборами. В переулках-лабиринтах под светлеющим небом было сонно и гулко. Дорога шла под уклон — город спускался к реке бедняцкими окраинами.

После всего перевиденного Андрюше хотелось простого: негромкого острого шелеста камыша, обрыва, подмытого ленивым течением. Хотелось сесть над волнующейся речной гладью, свесив ноги, гудящие от усталости. Холодной водой ополоснуть лицо, шею, руки, напиться из ладоней. Хотелось отмыться от чего-то тягостного.

И еще, между прочим, покушать. Даже странно — как хотелось. Андрюша и не подозревал, что голод может быть таким жестоким: будто кто-то изнутри медленно и со злобой жует кишечник.

Быстрый взгляд на наручный циферблат — батюшки! — да ведь ел почти двенадцать часов назад! Еще на звездолете, перед стыковкой — не удивительно, что теперь проголодался. Шлялся всю ночь — без карты-схемы, без плана осмотра достопримечательностей.. Можно, конечно, проглотить у реки пару таблеток из походного сухого пайка, но вообще-то, здраво рассудив — стоит ли тащиться на этот столичный водоем. Наверняка он окажется вонючей сточной канавой, загаженной за тысячелетия. Не проще ли связаться с Базой-1, с гостиничным комплексом, вызвать глайдер — да и передохнуть в нормальных условиях? А в дальнейшем — хватит самодеятельности. Есть проторенные туристские маршруты, есть экскурсоводы, отвезут, привезут, накормят в срок.

Андрюша остановился, чувствуя на бедрах и на голенях болезненную тяжесть натруженных мышц. Не спеша охлопал себя по карманам комбинезона. И не обнаружил ни рации, ни даже сухого пайка.

Охлопал торопливо — неужто выдали неукомплектованный комбинезон? И тут же вспомнил: комбинезон был фабричным, доставая его, он разорвал стандартную упаковку. Паек лежал в правом нагрудном кармане. А в левом — пластинка рации. Андрюша сам, собственной рукой переложил их в герцогское платье. Хотелось щегольнуть: достать шикарным жестом рацию прямо на балу и вызвать глайдер ко Дворцу!

И где же герцогское платье теперь?

С грустным недоумением осмотрел Андрюша свои пустые руки — до него дошел, наконец, предательский смысл их легкости. И по сторонам посмотрел: не валяется ли где поблизости туристская пластикотовая сумка?

Но проулок, насколько хватало глаз, был пуст. И благостная тишина царила вокруг.

Потерял вещички! Еще во Дворце, наверно. Во время скитаний по казематам и будуарам. Нет — отъемся, отдохну, и сразу начну новую жизнь. Сколько можно терпеть собственную неорганизованность! Теперь вот из-за нее тащись во Дворец, разыскивай сумку — а как вспомнить маршрут своих плутаний по залам и переходам? С сумкой-то ничего не сделается — будет себе лежать, невидимая аборигенам, хоть до скончания веков — а вот себя жалко. Своих бедных усталых ног, которым за дурной головой нет покоя!

И куда деваться — без рации до гостиничного комплекса не докричишься — ого-о! — шестьсот километров. Да при этом хоть бы знать куда кричать, в какую сторону?

Стало совсем светло, молча высились вокруг дома, молча тянулись заборы по сторонам заскорузлой дороги. Делать нечего — Андрюша повернул назад.

Это ж надо так вляпаться! Анекдот. Малые дети на улицах пальцами показывать будут. Попасть в переделку — и где? — на Ургае! Кажется уж для землянина безопаснее во Вселенной места нет — но, как видно, не для всякого землянина. Вы, молодой человек, кажется, собирались стать великим звездоплавателем? Счастливого звездоплавания!

Снедаемый самоуничижительными переживаниями, Андрюша плелся вверх по улице. А, надо заметить, что подниматься в гору — труднее, чем идти под уклон. Хотелось остановиться, присесть под стенкой, или — еще лучше — встретить сейчас своего, землянина. Даже незнакомого. Попросить у него рацию — да и вызвать глайдер. Или он сам бы вызвал. И после этого — уже никуда не идти. Сесть прямо здесь же, в переулке, на пригорочке, и просидеть до прибытия глайдера совершенно неподвижно — проотдыхать...

Дорога на развилке разъехалась засохшими колесными колеями в разные стороны. Ну, горе-путешественник, куда теперь поворачивать? Сюда шел — путь не запоминал, а теперь призадумался: что направо, что налево — обе улицы одинаковы. "Я — сапиенс, я — разумный!" Ну и чем сейчас от безмозглого ургайца отличаешься?

Андрюша потоптался на развилке, внутренне кляня себя на чем свет стоит, поскреб в затылке, присмотрелся к дорогам — следы свои искал. Ничего приметного не нашел — что там засохшая коркой грязь, что здесь, серые глинобитные домишки что там — что здесь... Махнул рукой. Зашагал, было, направо — передумал. Пошел налево. И через несколько минут забрел в тупик.

То ли пустырь — то ли свалка. Воняло навозом. Мимо прокралась облезлая безобразная кошка. Ошибся все-таки в направлении!..

Сжав зубы от обиды и унижения, Андрюша решил к развилке не возвращаться. Да и силы надо экономить.

Полез к улице, оставшейся справа, дворами, узкими калитками — напрямую. И, конечно, совсем потерял направление.

Обалдело покрутился на месте — кругом кособокие мазанки почти без окошек, тощие соломенные стрехи, неухоженные дворики-закутки.. Даже злиться уже не было сил. Ничего не хотелось — лишь бы выбраться из этого лабиринта хоть куда-нибудь.

Андрюша обреченно пробирался вперед, наобум. Топал с шумом, бестолково хлопая калитками.

Кинулся назад, пытаясь вспомнить где, в каком дворе это было. А дворы все одинаковые — бедные, голые. И поворачивал после этого уже три раза... Ну что за невезение!

В отчаянии Андрюша откинул зеркальное забрало шлем-маски, заорал хрипло:

— Земляне! Отзовитесь!

Только эхо метнулось из-за забора.

Он постоял, вслушиваясь, и сделал еще одну попытку:

— Люди!! Я! за! блу! дил! ся-а! Ау-у!

Гулко, как в городе мертвых, среди саркофагов. Даже страшновато стало. Кричишь, зовешь, а самому боязно — вдруг, действительно, кто-нибудь поднимется и выйдет...

Но это был еще не тот страх. Андрюша блуждал, ругался, кусал губу — и не замечал перемен вокруг. Странных перемен.

Продолжая понуро брести, безразлично глядя себе под ноги, он как-то незаметно вышел на широкую, совсем незнакомую улицу. Богатую — дома большие, каменные, некоторые даже в два этажа.

С усталым удивлением заметил: все дома какие-то нежилые. Ворота распахнуты, в темных узких окнах торчат остроугольные осколки стекол, плаксиво и одиноко стонет неприкрытая ставня. С чего вдруг такое запустение? Эпидемий, моров, войн, вроде, в последнее время никаких не было — что ж это ургайцы так разбаловались?

Андрюша заглянул в один из дворов.

Высокое, резное крыльцо, два сарая, конюшня, круглый колодец под деревянным козырьком — хозяйство, по всему видно, крепкое. Но все будто выметено подчистую — ни работников у сарая, ни лошадей у коновязи, не звякнула цепью собака, не заквохтала курица. Около конюшни след от стожка — разбросана мятая сухая зелень — но даже сено исчезло. Будто все обитатели спешно собрались и со всем скарбом отправились в эвакуацию.

Заходить во двор Андрюша не стал. Заглянул в соседний двор — там та же неприглядная картина разгрома и запустения. Заглянул в следующий — и увидел землянина.

Серебрящаяся космическим комбинезоном фигурка стояла в глубине, под огромным деревом. Было сумрачно, дерево, похожее на дуб, шапкой своей кроны затеняло двор. Только бесцветное предрассветное небо тусклой точкой сошлось на зеркале шлем-маски землянина, который стоял будто в задумчивости, небрежно привалясь к необхватному стволу.

— Эй, можно вас на минуточку!.. — радостно закричал Андрюша и заковылял во двор, заторопился — а вдруг и этот человек уйдет сейчас, затеряется в сонном безмолвии кварталов, как затерялась женщина, следившая за ним из окна.

Андрюша поспешал, как мог, но человек стоял неподвижно и молчал. До него оставалось всего несколько метров, когда Андрюша заметил, что он привязан к дереву. Белый канат из походного туристского набора перечеркивал тонкими штрихами серебристый комбинезон. От плеч до самой щиколотки. Руки тоже были крепко схвачены канатом и весь землянин был намертво примотан к стволу.

Веселые слова приветствия застряли у Андрюши в горле.

— Эй, что случилось? — ошалело поинтересовался он, подбегая. — Кто вас привязал? Вы.. Вам помочь? Но ответом ему была по-прежнему тишина.

Только высоко над головой шумела крона дерева, потрескивала под ветром ветвями — будто кто-то старый и злой довольно потирал сухие ладони.

"Да человек ведь без сознания! — догадался, наконец, Андрюша. — Ему помочь надо, а я кричу, зову..."

— Сейчас, сейчас, — виновато забормотал он, прикидывая, что первое в таких случаях надо сделать. Наверно, обрезать канат? Только чем — даже ножа нет! Поискать в доме у ургайцев? Но это долго — надо сделать что-то сразу, сейчас... Дать воздуха! Ну, конечно! Может, человек задыхается под опущенным стеклом!

Андрюша потянулся (привязанный был несколько выше него), откинул стекло шлем-маски и тут же увидел странные, белые глаза на лице землянина.

Это была вата. Она торчала под окровавленными бровями вместо вырезанных глаз. Нижняя челюсть землянина бессильно отвисла, и рот приоткрылся, будто покорно соглашаясь: "Да-а..." А на правой щеке подсыхала черная слезинка крови, выползшая из-под ваты.

Андрюша никогда не видел трупов. Он отпрянул, захлопнул зеркальное стекло, обернулся ко двору — беззвучно зевая, силясь закричать, — не было дыхания..

А вокруг, как бы подражая землянам, зияли немым криком распахнутые двери и разбитые окна — за ними глухо стояла темнота.

Он проковылял на ватных, дрожащих ногах — дальше, дальше от дерева, и уселся на что-то. Опустил голову, обхватил ее руками. Жизнь продолжалась. Глаза продолжали смотреть, уши — слышать. Шелестело огромное дерево. У ног, на сухом, утоптанном грунте лежали какие-то щепочки, веточки, ползла неприметная букашка. Но смерть оставалась рядом. Жертва убийства за восемьсот парсек от Земли. На самой безопасной планете. Ничто здесь не может причинить землянину вреда. Кроме другого землянина. Преступление совершено. Кто он — убитый? Сейчас это уже не важно. Он убит. Жив его убийца. Маньяк. Безумец, садист. И даже рации нет — сообщить на Базу. Ведь убийца может убить еще и еще..

Он может убить меня!

Андрюша на мгновение даже задохнулся от страха. И тут же вскочил, оглядываясь.

Это же так просто — я свидетель, я видел труп, я могу сообщить...

Двор был гулок, как коробка. И в каждом окне мог затаиться убийца.

Стоп. Какой я свидетель? Видел труп? Ну и что — его все равно бы обнаружили. Убийца даже и не пытался его спрятать. Наоборот — выставил на всеобщее обозрение. Какую, в таком случае, опасность я могу представлять для маньяка? Но маньяк — он и есть маньяк. Может он сейчас подкрадывается сзади, готовясь наброситься?..

Андрюша судорожно оглянулся.

Позади пока еще никто не стоял. Но из этого двора надо убираться. Кругом стены — высокие, в случае чего так просто не уйдешь.. Не двор, а прямо ловушка. Только бы найти людей, только б сообщить, пока маньяк..

И вдруг в животе стало холодно и знобко: землянин-маньяк — это же опасность прежде всего для аборигенов! Люди еще могут оказать безумцу какое-то сопротивление, эти же не смогут оказать никакого. Он пройдет кося их направо и налево.

Уже прошел. Эти мертвые дома — почему они мертвые? Может быть, они внутри завалены трупами? Если пойти, посмотреть?

Андрюша представил, как он заходит в дом, где на полу, на кроватях, на столах и стульях — везде мертвецы! И вздрогнул. И остался пока там, где сидел.

Однако, слишком долго мучить себя мыслями о трупах Андрюше не удалось. Через очень непродолжительное время перед ним вырисовывается другая сторона происшествия на этой дальней планете. Потом, конечно когда все это закончится, он будет рассказывать об этой жути. Об этих самых мгновениях. И Вика тоже будет сидеть на диване среди остальных ребят. Ага! Тогда-то ей придется пожалеть о своих словах!.. А папа и мама? То-то соберется полон дом их знакомых!..

Терявшиеся прежде в шорохе ветвей и поскрипывании ставней голоса людей на улице стали слышнее из-за высокого ургайского забора, явственнее.

Они шли. Они приближались.. Забор-то высок, но ворота открыты настежь — и Андрюша, застыв, как кролик перед удавом, парализованно глядит в пасть ворот.

Конечно же — это земляне. Это свои. Они сейчас придут — и этот кошмар кончится. Вот сейчас.. Сейчас они войдут..

Андрюша быстро оглянулся — назад, на труп землянина — и в последнюю секунду дрогнул, вскочил, метнулся вбок, к стене. Его подошвы простучали по утоптанному двору — вправо, влево.. Черные, будто глядящие из глубины подземелий, дыры окон и дверей страшно дышали холодом. Глинобитный забор слишком высок. Посередине двора — дуб с жуткой серебристой фигурой.. Но за ним видна еще какая-то постройка..

И Андрюша бросился туда.

Нет! Это всего лишь полуразвалившаяся труба летней печки. Но вот там, в углу забора — кажется, калитка? Поздно.

Горланя и хохоча они ввалились во двор.

Увидели привязанного. Сразу смолкли. Побежали, топоча, поднимая пыль — и столпились перед деревом — метрах в двух.

А с той стороны ствола обмирал Андрюша. Он вжался, как мог, в небольшую ложбинку — лицом к коре, расплющив нос на стекле шлем-маски. Чувствуя животом, грудью тонкую спираль каната, с той стороны охватывающей убитого. И молясь, чтобы его все-таки не увидели.

— Не-е.. Не наш это, не-е, — хриплым, сорванным фальцетом сказал кто-то по-ургайски.

— Не наш, не наш... — заговорили остальные (тоже по-ургайски), завздыхали.

— Бандруны работка, — объявил фальцет. — Не иначе, как его. Его — точно!

Опять завздыхали, закивали, соглашаясь.

— Он сюда шел, он, он! — говорящий слишком высоко взял, пустил петуха и задохнулся, смолк. Среди тихого шороха листьев он громко, с чмоканьем, вытер ладонью сопливый нос. Как бы жалуясь, заговорил снова:

— Бандруна со своими ребятишками выловил еще вот одного. Повезло Бандруне... Да, да, (опять чмокнул носом) повезло.. А вы глядите, братики, глядите — не стыдно на чужую работу глядеть? Бандруна-то четверых уже — слышь, я говорю — четверых уже, четверых! четверых!..

Голос взвился на лютый визг, захлебнулся. Покихикал. Со свистом продохнул. Закончил в тишине ласково:

— А мы, братики, всё ходим-ходим... Всё ходим-ходим, я говорю, ходим-ходим. А, братики?

Помолчали.

— Ведь только одним и можем похвастаться. Одним только — полночи прокружили, а только одного и взяли, — и громче, страшнее. — Одного! Так я говорю — или, может, не так?

— Так, так, — загалдели торопливо, дружно. — Возьмем еще, возьмем, успеем! Ничего еще! Чуть походим да и возьмем!..

Андрюша старался не смотреть, но все равно видел: грязное голое плечо торчало из-за ствола, ходил ходуном полусогнутый локоть. Каждую секунду владелец локтя мог повернуться, заглянуть на эту сторону дуба.. Вот сейчас заглянет. Ну — сейчас. Справа из-за края коры появится взлохмаченная голова, блестящий любопытный глаз..

Жалостливо причитая, фальцет удалялся в сторону ворот и уводил остальных.

Уходили, понуро вздыхая, чинно пыля каблуками и босыми пятками, тихонько переговариваясь. Пробубнили через двор. Ворота за ними сдвинулись, крича ржавыми петлями — и голоса двинулись по улице, — тише, глуше..

Андрюша отлип от веревок. Шагнул в сторону калитки — раз, другой — хотел быстро, но подогнулись ноги, судорогой скрутило стопы и икры — упал, забился, уже не владея собой, в пыли, в слезах, в голос рвались рыдания. "Садисты, сволочи! Они видят нас, они убивают — да за что же это, за что?!"

Но пересилил. Поднялся. Еле-еле — на четвереньки. Пополз.

Шутки кончились, произошло что-то страшное — весь ургайс— кий мир перевернулся.

Калитка распахнулась в пустой травянистый проулок.

Цепляясь за дужку крючка, он вскарабкался, встал прямо.

Метрах в пяти, в бурьяне под стеночкой лежал еще один труп. Старик. В лохмотьях. Одна рука заломлена под спину. Морщинистое нечистое лицо. Из рваного лаптя торчит, разбитый в кровь, большой палец. Трава вокруг примята, поломана. Здесь была схватка, здесь Бандруна расправился с землянином — но и одного своего потерял. Напали, видимо, внезапно — вряд ли землянин успел вытащить рацию и связаться с Базой.. Значит, рация осталась у привязанного.

Андрюша валко повернулся, пошел назад, к дубу, спотыкаясь, болезненно волоча скрученную судорогой ногу.

Ухватился за ствол, за кору. Переждал накатывающую дурноту, часто, по-собачьи, дыша иссохшим ртом. Пополз вкруговую, обнимая ствол ладонями. Наконец, ткнулся в мягкое, в серебристый комбинезон.

Взять рацию. Взять. Нащупал застежку, дернул — не идет.

Канат мешает. Просунул палец, развел царапающие зубья молнии. По инструкции рация должна быть в левом внутреннем кармане. Полез тому, мертвому, за пазуху.

"Похоже на мародерство".

Есть карман. Пустой. У убитого тоже нет рации.

Ласково, безвольно скользнули пальцы по бороздам коры, жгуты корневищ мягко приняли на себя оседающее тело. Спокойно глянуло белесое восточное небо в зеркальное стекло шлема.

Беспамятство.

А через секунду уже пели птицы и над кровелькой сарая бил оранжевый прожектор солнца.

Сколько же времени он так пролежал?

Андрюше стало получше. Подтянул онемевшие ноги, сел.

Слава богу, никто из аборигенов за это время не заглянул во двор, не увидел его. Они ведь теперь видят. Об этом подумалось спокойно, без прежнего ужаса.

Спине было неудобно — в позвоночник давили бугры.

Он скосил глаза и обнаружил, что сидит прямо на ногах привязанного, прислонившись спиной к его коленям. Нехорошо.

Поднялся со стоном. Выбрался кое-как за калитку. Прилег в траву, задумался. Или — просто отдыхал.

Перед шлем-маской — прямо рядом с глазами — беспечно по— качивалась серебристая, как в изморози, полынь. Тепло сиял розовый, освещенный утренним солнцем забор на той стороне проулка, в кроне дуба над головой гомонили пичуги. Но это всё была неправда. Планета взбесилась. Сегодня ночью покорные животные прозрели и принялись убивать землян. Пока Андрюша плутал по городу, Ургай стал опасен. Что сталось с остальными землянами, гулявшими в эту роковую ночь по Ургаю? А с Базой? Может, гостиничный комплекс полностью разгромлен, может, выжил только он один? Но даже если так. Земля его не бросит — хоть в этом Андрюша не сомневался. Сейчас главное — переждать и выжить.

Смутно подумалось, что, может быть, надо было броситься на бандитов — тогда из-за дуба — и хоть как-то отомстить им?..

Пока он лежал без сил раза два в отдалении слышались горланящие голоса — но всё, слава богу, мимо.

Они охотятся на нас. А узнают нас по комбинезону. И это дает шанс — если снять комбинезон.

Андрюша вяло стянул шлем, отбросил подальше — пуганул каких-то птиц, они взлетели, тяжело хлопая крыльями. Ах да, там же труп аборигена.

Вставать пришлось зажмурившись. Нелегко поднимать себя каждый раз сквозь марево искр в глазах и дурную ломоту в затылке..

Подошел к аборигену, поглядел.

Лапти. Штаны. Что-то длиннополое — вроде пальто (и это в летнее время!). Немного в стороне — головной убор (тюбетейка?). Все серое, заношенное изорванное.

Нагнулся, снял с худых ног лапти, перевернул костлявое, уже коченеющее тело, принялся стаскивать пальто.

С трудом раздел. Холодно оглядел дохлого аборигена с трупными пятнами на спине, на ягодицах.

Интересно, от чего он умер? Ни раны, ни крови — только на сбитом пальце правой ноги — но это же не смертельно. Придушили в схватке, что ли?

Пора было раздеваться самому.

Одежда аборигена была мерзкой на ощупь. Аж скользкая — до того засаленная. Она прилипала к голому телу, холодила как брезент. Андрюша переодевался медленно, напрягая скулы от омерзения, поскрипывая зубами.

Ничего, сейчас не до сантиментов...

Завязывая узловатую веревку на штанах, ощутил какое-то неудобство во рту: по языку тянулась тонкая нить, щекотала нёбо.

Гадливо ощерясь, вытащил из губ волосок. Не очень длинный, седой. Такие волоски росли на груди у старика, под рубахой без рукавов. А рубаха только что надета через голову — тогда волосок, наверно, и попал в рот.

Кишечник, трепеща, взвился к горлу, оглушительный рвотный спазм ударил упавшего на колени землянина — и бил, бил, пока странное спокойствие не разлилось в груди.

Слезясь, Андрюша приподнялся на локте, дотянулся до дороги, соскреб, сколько смог, пыли и растер по лицу. Так закончилось его перевоплощение в грязного ургайского нищего. Ничего земного не осталось на нем, все заброшено в закуток, в колючие кусты. Даже, когда нагибаясь за шапкой (тюбетейкой?) увидел рядом, в траве раздавленную чьим-то каблуком рацию — ни единой жилки не дрогнуло в лице. Земля осталась слишком далеко.

Он сгорбился по-нищенски, ссутулился, — побрел...

Домов через десяток остановился.

Где-то рядом — хохот, крики. Потянуло дымком.

Андрюша притулился на корточках под самой стеночкой, тяжело выворачивая руку, почесался под липким рубищем. Может, пока не поздно, убраться подобру-поздорову с проулка, спрятаться, отсидеться где-нибудь хоть до ночи? А куда? Вокруг одни глухие заборы в полтора роста, не проулок — щель какая-то.

Андрюша потрогал каменную кладку за спиной. Торчат неотделанные углы, но сложено, вроде, крепко. Он для пробы поставил ногу, ухватился выше — кажется, держит. Вскарабкался наверх, сосредоточенно отдуваясь.

С высоту забора дворы, как соты, ямами расходились по сторонам. Затейливыми гребешками крыш выглядывали особняки. Богатый, все-таки, район. Деревьев мало — только дуб позади шевелит темной зеленью. По небу — ни единого глайдера. Будто землян и не бывало здесь никогда. Вдали, в мареве под ранним солнцем угадывались башни с бойницами, шпили — королевский Дворец. А на что теперь этот Дворец! Там рация — все равно, что на Луне: кто позволит нищему лезть в королевские апартаменты? Да и нашли ее давно — они ж теперь зрячие. Ах гады!..

Ненавистно заострилось лицо. Хекнув горлом, Андрюша отвернулся.

Дымки и гомон были совсем близко — через дом.

Как бы не увидели! Надо слезать.

Внизу был небольшой, выложенный аккуратными плитами дво— рик. Крылечко и колодец заплетены шубой веселого желтоватого плюща. А вдруг хозяева здесь? Но Андрюша уже спускался, нащупывая ногой выступы. Непомерно широкие рукава пальто съехали ему чуть не до плеч, по загорелой коже предплечий тянулись белые полосы царапин.

Спрыгнув, он неловко ударился пятками, охнул, засеменил к крылечку, осторожно заглянул в дом.

Нет, пусто. Тоже все разорено... Толстенная входная дверь, обитая коваными железными полосами, лежит, как упала — поперек прихожей среди щепы выломанной дверной рамы. Цветные стекла с окошек — осколками усеивают половицы. Глина стен — в светлых прямоугольниках, оставшихся от ковров или гобеленов. Мебель, утварь — все вывезено, а что не вывезено — изрублено в щепу, изломано, мусорными грудами валяется посреди комнат. Но в доме тихо. Крики с большой улицы и с соседнего двора едва пробиваются под эти своды.

Андрюша погулял по комнатам, внимательно осматриваясь. Выбрал угловую клетушку — с одним маленьким оконцем, больше похожую на чулан. Снес в нее тряпьё, какое нашел, устроил лежанку. В одной из комнат обнаружил единственный на весь дом целый предмет — настенную медную солонку с крышечкой. Снял с гвоздика, потряс, заглянул внутрь — соли не было. Только на дне — белым ободком вдоль стенки. Закрыл. Поглядел на узор. Эх, муравьи, муравьи.. Были муравьи да все вышли.. Устало повесил солонку на место.

В кургузом деревянном ведре у колодца была вода. Андрюша попил, жадно глотая.

Подошел к воротам — задвинуть засов. Постоял, выглянул на улицу — передумал. Пусть будет, как было. Все равно теперь никакой засов не спасет, а если оставить — все-таки меньше подозрений.

Вернулся в чулан, улегся на полу, подгребая под бока, под голову тряпья, закрыл глаза.

6. Возвращение

Пора вставать.

Биопростынь прислушалась к сигналу спального филиала Главного домашнего компьютера, разняла свой кокон, отсоединила ласковое касание массирующих поверхностей с энергетической подпиткой для внутрикожных мышц и сосудов. Ее полупрозрачные, искрящиеся объятия разнялись, открывая спящего человека.

Биопростынь могла бы и побудку начать, но у нее никогда не хватало духу прервать человеческий сон, который она охраняла всю ночь..

Чаша Стимулятора живо склонилась, подрагивая лепестками, уже предвкушая встречу с хозяином. Все процессы были введены в фазу активации: краски волнами переливались по его овальной поверхности, он пробуждал, щекотал, заряжал человека энергией нового дня — каждый из органов, каждую из систем организма. И когда тяжеловесная Кровать, изящно перестроившись, поставила человека на ноги, он уже открыл глаза.

Андрюша открыл глаза.

Дома! Снова на Земле, бесконечно далеко от проклятого Ургая. Привычный, чудесный, родной дом...

Черепашка-платформа, на которой он стоял, покатила в голубой проем, к старику-Душу — и Душ принял Андрея в себя!

Фехтуя зеленоватой, нежно пахнущей пылью водяных струй, он мял, ломал Андрюшино тело, смывал с него Ночь, смывал Пробуждение — Андрюша прыгал и хохотал, боксировал с упругими струями — они с Душем обожали эти утренние игры...

И как только он стал запыхиваться, Душ любовно взял его в тиски воздушных полотенец, растер насухо и с сожалением вернул на Черепашку.

Стол ждал Андрея: навеял аппетитных ароматов, расставил вперемешку дымящиеся и заледенелые кушанья вкусной композицией, нашел приятное музыкальное оформление в новом сборнике музыкальных композиций для завтрака. У человека сжалось сердце от любви и благодарности — только побывав в таком аду, как Ургай, можно оценить всю прелесть обыкновенного земного утра!

Черепашка, успевшая отрастить кресло, мягко усадила хозяина. Оставалось лишь протянуть руку к Столу.

Андрюша так и сделал. Но кушанья исчезли, Стол закрылся.

Человек в тревоге оглянулся на кухонный филиал Главного домашнего компьютера — там гасли огоньки. Компьютер еще боролся: огоньки вспыхнули, было, вновь, стрелки указателей дернулись — и снова упали в нулевое положение.

Андрей вскочил. Медленно обрушивалась стена столовой, открывая вид на парк с соснами на солнцепеке. Едва Андрей успел выскочить наружу — крыша дома провалилась и пыль столбом взвилась к безбрежно-синему небу.

Рядом закричали. Напротив — через коротко стриженую лужайку — рушился дом Витьки Конюшенко, а сам он отползал на корточках, перебирая руками за спиной, как костылями, однообразно повторяя: "..а, а, а.."

Сердце болезненной спицей ткнулось изнутри в грудную клетку, Андрей ясно, как никто другой на Земле, понял: это крах нашей цивилизации. Это финал.

Небо осталось, и поле, и парк (идиот! — зачем было сажать эти декоративные сосны — посадил бы плодовых деревьев, теперь был бы с яблоками, грушами и до зимы дотянул без хлопот!), а всё созданное искусственно — погибло...

Что-то мерзкое потрогало его губу. Он дернул головой — оно поползло по щеке. Андрей шевельнулся, просыпаясь.

Над лицом зудела муха, под боком были жесткие доски — тряпье раскидалось по всему полу. Внутренности безжалостно жевал голод. Это по-прежнему был Ургай.

Утро еще не кончилось — двор лежал в тени. Спал, значит, не больше часа.

Стараясь не громыхать, Андрей достал из колодца воды, отпил тут же — так и ухнула сырая вода в пустой желудок. Но это было не главное. Главным было то, что по небу промелькнул глайдер. Их ищут — его и других, таких как он. Видимо, немало землян потерялось в эту страшную ночь.

И он сразу придумал, как подать о себе сигнал. Взойдя в прихожую, он опустился на колени под окном и принялся нагребать в подол рубахи осколки цветных стекол — с половиц, с некрашенного деревянного подоконника. Набралось весомо. Больших осколков мало — зато мелочи!.. Вынес во двор, сложил кучкой на каменных плитах.

В соседнем дворе было тихо — не иначе, как бандиты-садисты, умаявшись за ночь, почивали. Безумная планета, безумный распорядок.

До полудня, до совсем коротких теней, он ползал, выкладывая во всю ширину двора, поблескивающую надпись: "Я ЗДЕСЬ", — гигантскими буквами. А теперь стоял, любуясь сделанным.

Долго ли осталось ждать помощи? Пока выкладывал надпись ни один глайдер не прогудел в вышине. Видимо, не так уж хороши дела... Хоть бы База уцелела!..

Он отошел с середины двора, присел на крыльцо, под зелень. Как только найдут — без оглядки на Землю! Напутешествовался, хватит.

Внутренности в очередной раз схватило железными челюстями голода — закусил губу, согнулся, грея живот, пережидая спазм.

Надо же — охоту на людей устроили. Садисты, сволочи!.. Сюда бы бластер. Один. Больше не надо — эти скоты бы на брюхе ползали, вымаливая прощение! А вообще-то лучше — нейтронную пушку..

Самоизоляция проекционных полей в их мозгах закончилась. Черт знает почему. Должно быть — что-то произошло. Природный катаклизм? — какое-нибудь вспышечное электромагнитное излучение глубинной магмы? Ясно одно: аборигены стали разумны. Наконец-то. Хомо ургаикус теперь тоже — сапиенс. Только не сапиенс, а садистикус. Были животными, пустым местом, а стали еще хуже. Ничего себе — братская цивилизация поднимает голову! Хорош ее первый, младенческий крик: трупы, вырезанные глаза.. Но, конечно, ответить тем же, уничтожить змеиное гнездо, Земля не решится. Никто этого предложения не поддержит. Да и я не поддержу. Просто — никаких контактов! Обойдемся. За сто парсек, если надо, облетать Ургай будем!..

А, может, этот переворот, эта трансформация аборигенов произошла по желанию создателей Ургая? Что, если кровавые ножи в руках муравьев были запланированы — ловушка для беспечных землян? Вдруг это пролог к войне — не с полудикими ургайцами, а с таинственной сверхмощной цивилизацией?..

— Сидишь? — спросили у него по-ургайски, цепко беря за плечо.

Андрей дико дернулся, затрещала рубаха, тюбетейка покатилась по ступенькам. Не вырвался. Застонал. Крепкие пальцы держат за руку, злобная белозубая ухмылка сверху вниз:

— Да не дергайся, дурашка — дергаешься еще!..

Рыжий нечесаный чуб, простое платье горожанина. Не новое — латки разноцветными нитками. Но чистое. Только на животе — будто кто бурой краской брызнул — засохший кровавый след.

— М-м-м... — взвыл Андрей ненавистно, схватился за цепкий костистый кулак, попытался разжать пальцы — не удалось. Лягнул ногой — целя повыше, в мягкое.

— Хо-хо! Ну ты, паря! Ну, паря! — захохотал, брызгая слюной, бандит и отодвинул Андрея по-дальше, выворачивая ему сустав.

И так уж мал показался Андрюше дворик вокруг, так издевательски-наивна желтоватая зелень плюща.. Всё. Никто уже не поможет.

Вспомнилось, как беспечно забросил в траву космический комбинезон, посчитав, что там его в жизни никому не найти. Как, не таясь, три часа ползал по двору, составляя, ненужную теперь никому, надпись. И сидел потом, отдыхал — ничего не видя и не слыша... "Что ж, закономерный финал."

— Совсем озверел, паря! — восторженно вопил рыжий абориген, сноровисто уворачиваясь от Андрюшиных пинков. — Во дундуны одолели!

И, когда поставил на ноги, спросил, все еще широко улыбаясь:

— Хлеба дать?

Землянин молча смотрел на него, щурясь от огромного напряжения ненависти — и вдруг сник на глазах.

— Ладно, паря, чего там, не робей — все понимаю! — рыжий сочувственно похлопал его по грязному рубищу. — Не горюй, не один ты такой — много народу набежало. Пошли, хлеба дам...

Не за того принимал рыжий убийца Андрея, не с тем он разговаривал и не тому хлеба предлагал. Но хлеб.. — хлеба хотелось ужасно. И хлеба, и мяса, и всего остального. Горечь унижения прорвалась у землянина в сиплом каркающем звуке, когда он кивнул головой, соглашаясь идти с убийцей.

— Немой? — удивился рыжий и рассудительно сказал. — То-то я смотрю, что немой — натерпелся, видать. Ну, пошли, пошли, паря...

Соседний двор напоминал боевой лагерь. Оглоблями на землю стояли телеги (лошадей нигде не было видно), тонко вился костровый дымок из-под черного, закопченного котла невероятных размеров. В тени под телегами всхрапывали, ворочались в тяжелом сне ургайцы — по двое, по трое. Около каждого или топор, или длинный мясницкий нож, а то и просто лезвие косы, взятое, видно, по пути, из кузницы. Если судить по одежке спящих, то самые разные сословия собрались в банду убийц: там белой гармошкой торчало крахмальное жабо дворянина, здесь — сбитый, пыльный сапог: то ли купчишка примостился, то ли зажиточный ремесленник. А рядом, бок о бок с ними, сопел совсем уж оборванец, почесывал пяткой полуголую ногу от зловредных мух.

— Держи, паря! Вкуснотища невиданная. Мучица с купеческих складов, язык проглотишь! — приговаривал рыжий громила, доставая из-под тряпицы рядом с котлом толстую поджаристую лепешку и отламывая от нее добрую четверть. Протянул Андрюше.

И такая белая, пышная мякушка выглянула из разлома — рыжий даже сам не удержался. Отщипнул кусочек, сунул в рот.

Неужто из-за какого-то хлеба можно дойти до сотрудничества с убийцей? Нельзя. Но это только временный отход. Мы еще поговорим, мы еще разберемся с тобой!..

Андрюша вцепился зубами в теплый, влажный край лепешки. Рот наполнился пищей. Пища была уже в желудке — но голод все еще неистовствовал. Голодные спазмы давили под ложечкой — и Андрюша кусал, кусал, пока — увы! — ничего в пальцах не осталось. Только тогда он со стоном перевел дыхание, глянул на аборигена-благодетеля. Тот цвел, умильно вытирая ладони о бока.

— Ну паря, ну слопал — я и прожевать не успел!

И посерьезнел.

— Пойдем, где-то уложу тебя, соснешь до обеда. А там Фетеля решит, что тебе делать.

Они пошли между телегами — заглядывали, искали свободное место. Андрюша, было, потянул благодетеля в дом, но тот аж посерел — так испугался:

— Нельзя, что ты, паря, что ты — смерти хочешь?

Вот трусишки-то! Убивать не боятся, а в доме спать боятся...

Андрюша помычал зло сквозь зубы (немой ведь), покривился, но поплелся за рыжим.

Ничего! Только передохнуть немного, продуктами запастись — и дальше, на Базу. Надо только придумать, как перед уходом отомстить убийцам этим.

Ласковый фальцет пропел вслед им из-под большой арбы:

— Ортопий, кого это ты ведешь в наше тихое обиталище?

Там сидел тощий косматый человечек — черный в полуденной тени. Один под всей арбой.

Лицо рыжего закаменело. Он твердо взял Андрея за руку, повел к человечку, но перед арбой вдруг как сломался — дугой изогнул могучую спину, заулыбался мелко — по-подлому, затянул просительно:

— Нищий это, Фетеля, убогонький, тоже бегун, рядом его подобрал, в том дворе (ткнул пальцем, не глядя), сидел он, совсем одолеваем дундунами, а говорить ничего не может — немой — от страха большого, которого натерпелся...

— Немой, значит... — расслабленно протянул надорванный фальцет из-под арбы.

И Андрюша содрогнулся. Он узнал этот фальцет — тот, что звал убивать и убивать землян.

— Немой — это хорошо. Брехать худого не будет. Сядь сюда, убогонький (Андрюша повиновался), сядь ко мне... И не дрожи — кончились твои мучения, ты теперь среди братиков своих, среди таких же страдальцев. А ты, Ортопий, ступай, занимайся делами — скоро уж будить братиков будем...

Оборачиваясь к Андрею, щекотнул ему щеку ссохшимися клоками волос, бормотнул задумчиво:

— Будить.. А тебя, убогонький, значит, тоже дундуны одолевали?

Ортопий, униженно косолапя, отошел, и Андрюшу вдруг осенило: прямо сейчас придушить косматенького (силенок хватит — у этого Фетели под расшитым балахоном, сдается, только кожа да кости), обезглавить, таким образом, шайку — и улизнуть!

— Всех одолевали! — отрывисто, почти тоскливо проговорил Фетеля. — Только надо выстоять — надо, братик!

Схватил ладонь Андрюши, сжал в своей (как клещами сжал — такого придушишь..), зашептал истово:

— Выстояли бы — да страшны они очень! Взлянешь — и оторопь берет. Дундуны! И ползают, и летают, и под землей ходят — большие да широкие необхватно — что хороший дом, и еще не всякий дом так велик. Ревут — земля дрожит, белыми глазами водят — а из глаз лучи. И на что упадут те лучи — всё каменеет сразу..

Фальцет дрожал, ломался, косматого забирал неподдельный ужас — даже сейчас, при одном воспоминании о фантастических дундунах.

— Много они людей страхом одним извели! — дергая кадыком, блестя зрачками, продолжал косматый. — Но еще себе на подмогу дундуны слуг рожают. Маленьких — с нас ростом — и человечьего же облика, но телом голы, белы — что подземные гады. А душой черны. И мерзки — сами себя стыдятся: прячут человечье лицо внутри головы, а все равно подглядывают, потому что у них взгляд глазливый. Все зло, что в мире — от них, от дундуновых слуг. Холод от них, голод, и бедность, и хвори... Ходят днем, ходят ночами, залезают в дома — ни замки им нипочем, ни запоры — и смотрят, смотрят, все сглазить хотят — одолеть насовсем. А как одолеют — зыбко все станет, небо с землей смешается, свет во тьму перейдет!..

Андрюша жадно слушал — даже рот приоткрыл.

— И никак не сжить их со свету, не истребить! — потрясая кулачками, пророчествовал косматый. — Дундуны — вечные враги людей. Стрелы от них отскакивают, ножи — и не старайся — даже царапины не будет! ("Хорошая машина — глайдер, — горько подумал Андрюша, — качественная.") С ними не борись — всегда они будут, и всегда будут рожать слуг своих мерзких, чтоб те творили зло. И с ними, со слугами, повсюду шастающими, дано нам биться не на жизнь, а на смерть — и истреблять их, где только ни встретим.

"Ну это — дудки! — сощурился Андрюша. — Нигде вам землян врасплох больше не застать. Может, я один, дурак, по всей планете и остался на съедение вам, фанатикам. Да и то надежда есть, что спасут!"

— ..и как ни бьешь его, как ни режешь — все шевелит голыми членами, как червь, как гад смрадный — и снова встает, снова подымается, грудь свою блескучую рвет. Коробочка там, а в коробочке — знаешь? — таинственно склонился Фетеля к убогому нищему. — Там все зло его содержится! И только если ее растоптать, приговаривая специальное заклятие, а глаза его глазливые вырезать — тогда только и можно не опасаться!

Холодно было Андрею — до дрожи.

Вот, значит, какой была первая попытка очеловечевшихся ургайцев убить землянина: они колотили, бедный человек все встать пытался, достать рацию, и только когда глаза вырезали — умер, затих... А убийцы — точно дети, точно утята новорожденные: как в первый раз смерть землянина увидели, так, значит, теперь и надо. Толкования находят, ритуал сохраняют — в первый раз вырезали глаза, и впредь будем...

Но почему ж они все-таки стали разумны? С чего вдруг? Чья-то программа, заложенная в давние времена, начала действовать? Добраться бы до Базы — там все объяснится. Добраться бы...

— Ты, убогонький, меня держись, меня слушай, только меня, — говорил лохматый Фетеля, надвигаясь на Андрюшу — тот был уже притиснут вплотную к тележному колесу. — Один я заклятье чудное знаю, один я могу сделать так, чтоб слуги дундуновы не оживали больше. А эти все, — Фетеля тыкал пальцем на другие подводы, — мелкота, неумехи, ничего не могут, ничего не разумеют!..

— Полно врать-то, — сказали сзади негромко.

Фетеля сузил глаза, обернулся на веселого чубатого парня, незаметно присевшего за спинами. Сказал, обмякая:

— А-а, ты...

Лег на пол, обиженный. Но, прежде чем укрыть голову тяже— лой полой балахона, шитого золотом (видимо, из дамского гардероба), свернул лицо к Андрею и — певуче, ласково:

— Помни, братишка, что было сказано. Помни и верь.

— Пошли, — чубатый вытянул Андрюшу за рукав на солнце.

Хотелось спросить: "Куда?" — но — немой.. — приходилось молча семенить за парнем. Неловко, неудобно, а не вырвешься. Пробовал — никак! Парень только блеснул зубами в улыбке, оглядываясь.

Раньше ургайцам помочь было нельзя — это были животные. Но теперь? Ведь они хорошие, обыкновенные люди. Фетеля этот — смотри какую космогоническую теорию выдумал, ведь талантливый же человек, а вынужден утверждаться в ложных умозаключениях, блуждать во мраке. И никогда не узнать ему, что умозаключения — ложные...

Населения на Ургае — около пяти миллионов. Если взять по одному землянину на пять, даже на десять ургайцев, то нужно всего-то пятьсот тысяч землян. Такую мелочь Земля сможет выделить без малейшего ущерба для своей экономики. И будем мы незаметно жить среди ургайцев — и как ургайцы. Работать в подмастерьях у плотников, в фельдшерах у лекарей — и так далее. На подсобных работах. А при затруднениях — помогать. Исподволь. Не успевает, например, плотник в срок выполнить заказ, а землянин ему дает ("Вот, купил по случаю...") настоящий инструмент. Топор из настоящей стали. Или рубанок, фуганок — что нужно, по потребности. Вот именно! Каждому — по потребности! Плотнику дать необходимый инструмент, кузнецу — технологию производства этого инструмента. Ну и так далее — по технологическим цепочкам. Не навязывать новую жизнь сразу, а дать возможность ургайцам почти что самим достичь всех земных благ. А при форсированном развитии экономики им быстро станут тесны феодальные рамки. И опять-таки — земляне имеют достаточный опыт, чтобы помочь политическим изменениям совершиться без кровопролития.

Но эта система помощи людям Ургая — это потом.

Под ним, скрестив голые, седые голени, сидел-посиживал однорукий Кирик — отец одиннадцати детей. Восемь из них разбежались во время Сомнения, зато трое — остались при отце. Немалая сила. Все — мужского пола, здоровенные лбы, будто на подбор. Младшего — чубатого — он и послал к краснобаю Фетеле, прослышав о приблудном мальчонке-нищем.

Посмотрел однорукий Кирик на мальчонку и рассердился:

— Совести у Ортопия — ну никакой! Сам, негодяй рыжий, таскает из общего котла — щеки от сытости лопаются, а парню хлеба корку сунул, отделался!

— Да ничего с ним не станется, — заикнулся, было, младший Кирик, — скоро уж обед — отъестся!..

— А тебе, оболтусу, все ничего не надо — человеку корку хлеба, как собаке, кинули, а тебе бы все скалиться. А ну, бери миску — да большую нашу бери! — бегом к Ортопию-негодяю, чтоб полную налил. С мясом!

— Не даст он...

— Даст! Скажи — от меня. Скажи — и так я делаю, что он сам должен был. Бегом, ну-ка. Садись, паренек, садись, сейчас принесет он. Садись, поговорим. Хоть и немой — это горе, это бывает — ничего, договоримся как-нибудь..

Андрюша сел рядом с пустым рукавом, взяв себе на заметку хлебосольность разбойников. Не оттого ли она, что сами вечно голодные были, а сейчас дорвались до богатых кормов, которым счету не знают?

Так оно потом и оказалось. Но — и это главное — еще обратил внимание землянин, что в религиозной банде, куда собирались все — от дворян до нищих — исчезли перед лицом злых сил сословные барьеры, стали ургайцы равны... Или показалось?

Нет, не показалось. Наполнившись до горла наваристым бульоном с огромным куском говядины и завалившись без сил под возок, на жидкую солому рядом с одноруким Кириком, Андрюша только сонно кивал на его расспросы о жизни до Сомнения, о великом бегстве слабых духом — а сам все смотрел на общую трапезу бандитов, где сквозь гогот и стук ложек об оловянные миски, сквозь грубые, интернационального содержания, шутки, проглядывала трогательная забота этих людей друг о друге, их объединенность в общем деле.

Ему-то самому все понятно. Но ему повезло, он ведь в самом центре событий, он причастен. От сознания причастности жарко печет в груди, гордо поднимается подбородок, хочется жить, хочется помогать им, их цивилизации. "Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые..."

Да — трупы, да — кровь. Но земное человечество за свои ошибки, за новые знания платило, бывало, и более кровавую цену. Формируется новая человеческая общность! — можно уж ради этого забыть обиды, попытаться исправить недоразумения.

И даже если цивилизация на Ургае рождается по чьему-то злобному замыслу — тем больше ответственность Земли: ведь это ж — люди. Кому, как не нам, заботиться, чтоб они не стали беспомощной игрушкой в чьих-то нечеловеческих руках? Или щупальцах. Или ложноножках — не знаю уж в чем.

И вот уже Андрюша, приставленный к костру, мыкая по-немому, помогал рыжему Ортопию собирать хворост для растопки на ужин, слушал рассказ — в лицах, с придыханием и округлением глаз: как страшно днем в домах, в которых могут прятаться слуги дундуновы, источая из пор своего голого, мерзкого тела ядовитую жидкость "куну", от которой в три минуты заживо сгнивает кожа до костей!..

И в ночную карательную экспедицию за слугами дундуновыми Андрюша, изнемогая от страха — но пошел все-таки вместе со всеми. Стараясь все же держаться подальше от фанатичного Фетели, поближе к семейству, скептически поджимающего губы, Кирика.

Слава богу — не встретили землян. Да и не встретим больше, — надеялся Андрей. Время беспечности кончилось.

Зато он узнал странную вещь. Сомнение случилось не по всей столице. Были кварталы — и было их немало — где все оставалось по-прежнему: фыркали кони у коновязи, побрехивали ленивые собаки, тихо спали в своих домах обитатели — не помышляя, как видно, менять свое размеренное существование на беспокойную разумную жизнь.

Эти кварталы дундуноборцы проходили гуськом, след в след, быстро и тихо — как по территории неприятеля. Зато в "очеловеченных" зонах, вступление в которые легко узнавалось по распахнутым дверям, проемам выбитых окон, мертвой тишине, не нарушаемой даже стрекотом кузнечиков — люди оживали, разбредались кучей, не таясь перекрикивались — как дома.

Зоны "очеловечевания". Вряд ли столица — исключение. Наверно, такие зоны разбросаны по всему королевству, по всей планете... Этакую проблему и представить трудно: разделенный на два лагеря небольшой мир Ургая. Люди — и недолюди. Или — предлюди. Ургайские питекантропы. Одна ночь разделила их — на прошедших Сомнение и не прошедших. Пока особой враждебности ко вторым со стороны первых не наблюдалось. Только настороженность. Но надолго ли такое? Заканчивались лишь вторые сутки размежевания. Не выродится ли организация ургайцев, только что осознавших себя людьми, в в стаю мародеров, в ночных террористов, паразитирующих на труде своих животных собратьев? Ну не на труде — какой труд у животных? — а, скажем так, на их жизнедеятельности.

Многое зависит и от того, какой процент населения королевства перешел в новое состояние, а какой остался в прежнем.

Открытым остается и вопрос: куда во время Сомнения ушли огромные толпы "слабых духом"? Почему они ушли, к какой разновидности аборигенов они теперь относятся? Может быть разум на Ургае — это удел совсем немногих?

Вопросы, вопросы... У Андрюши голова шла кругом, но проблемы Ургая как-то незаметно стали и его личными проблемами. Андрюша вдруг почувствовал ответственность за своих товарищей. С чего бы это? Но ему хватало сил ходить ночью с дозором, днем помогать по поварскому делу рыжему Ортопию, улыбаться (и все вокруг улыбались — в жизни не видел столько радостных рож одновременно!), да еще вертеться между всеми, слушать разговоры: чем живут, чем жили, чем будут жить — понять, понять! Раньше их самих все понять. И помочь вовремя.

Шептал дождик, пылил ударами капель по двору. Уютно под телегой. Сарамон Длинный, подогнув под себя ногу кочергой, рассуждал с толком, покачивался в такт своим словам:

— А я будто всю жизнь спал до Сомнения. Помню — бочарил. А больше и не помню ничего. А третьего дня проснулся, понял: пора! Сомнение. Встал — и бегом. Смотрю — крадутся. Слуги дундуновы. А Фетеля кричит: "Бей!" — как начали мы их бить, а они, нечисть такая, еще выкручиваются!..

Андрюша мотал на ус: сами говорят, что их "разбудило" что-то. Природный катаклизм? Безжалостная программа? Какое-то устройство, спрятанное в недрах планеты? Или мы сами виноваты: капали им на мозг своим присутствием, капали, расшатывали сложившиеся нейронные связи в их головах — вот и дорасшатывались!..

И как я выжил в ту ночь? Вот повезло, так повезло! Дворец Сомнением обойден, но ведь я и по брошенным кварталам гулял!..

А Пелесик-дворянин не к месту всплескивал руками: -

Дундунов вывести — чего там, выведем! Завести бы вот добрых нуднудов — вот пошла бы жизнь! Хорошая... А, братики мои?

Андрюша и это на ус мотал: не смогут ли земляне, что прибудут для помощи на Ургай, сыграть роль этих самых нуднудов?

Младший Кирик лежал на животе, ковырял травинкой трещинку в земле, вздыхал, не поднимая чубатой головы:

— Баб нет. Хоть бы одну сейчас сюда — оно бы повеселее пошло!

Андрюша быстро взглядывал на него, потом отводил взгляд на дождь — а ведь правда, женщин нет. Ни в этой банде, ни в соседних, что встречались во время ночных бдений. Не положило бы это конец только-только зарождающемуся разуму на Ургае — судьба семей этих бедолаг так и неизвестна...

Ничего! Скорее бы Земля вышла на связь — тогда со всеми проблемами разберемся!

Положение Андрюши в банде укреплялось — он даже подрался до крови с хромым Васнисом, взявшим за правило шпынять его суковатым костылем, когда проходил мимо. На драку сошлось смотреть человек восемь — и все были на стороне немого, кричали: "Давай, убогонький, давай!" — а после хлопали по плечу Андрюшу, утирающего кровавые сопли, щупали бицепс, гоготали одобрительно.

И планы строились сами собой — прекрасные планы, требующие претворения.

Андрей, Андрей... Одинокий наивный, заброшенный на чужой, совсем чужой планете. Это только у сказок бывают счастливые финалы. Но не в Глубоком Космосе.

Глайдеры не летели. Значит, с Базой что-то серьезное. Может быть она попала в эпицентр одной из мощнейших зон таинственных преобразований на планете, и надо быть готовым к тому, что ее уже не существует — выгоревший остов, закопченные стены, поголовно вырезанный персонал... Этими тысячами трупов, видимо, и занята База-2. До таких ли ей одиночек, как Андрюша? Среди тысяч смертей его потеряли, забыли, наверно, и не ищут...

Забыли? Восемь миллиардов землян забыли о нем? Папа с мамой? Витька Конюшенко? Другие ребята? Вика? И Вика, скажете, забыла? Нет уж, дудки! Найдут меня. И меня, и ургайцев. Это же Земля!..

"Что-то сентиментален я стал," — бурчал Андрей, смущенно покусывая губы. Но все равно — чтоб Земля кого-нибудь забыла из своих детей — да не бывать такому!

На четвертый день, с утра — как вдруг прорвало! Забубнили глайдеры по небу. Четыре, пять, шесть... Один за другим — снижались, зависали. Искали. Не найдя, шли дальше. Медленно шли.

Снизу — со двора банды Фетели, со стороны Бандруны, еще откуда-то сбоку — постреливали по глайдерам из луков, кидали камнями из пращи — но вяло. Все знали, что дундунов не одолеть. Зато настроились на большую работу: дундуны должны были нарожать много слуг — новый выводок. Это будет охота!..

Андрюша стоял среди прочих — не подавая знака, не смея привлекать к себе ненужного интереса. Только до хруста в шее задирал голову — может, узнают?

В крайнем случае — есть надпись в соседнем дворе.

Отлучился, проверил — надпись была в порядке.

К вечеру — загрохотало. Тяжкий стальной клекот гусениц шел по улице.

Андрюша стоял, сотрясаемый ударами сердца, обернувшись к воротам — неужели за ним?!

И вот выползло. Громоздкое несуразное чудовище — полуржавая, наспех собранная бронированная конструкция. Древней слепой мощью веяло от нее. Полубульдозер-полутанк. Андрюша таких и не видывал. И сверху, и сбоку на нее были наварены полуметровой толщины бронированные плиты — явно из запасников Базы-2, из комплекта обшивки космической станции. О защите, что ли, так позаботились?

Андрюша перестал дышать. Скорее. Скорее. Снять это рубище, обмыться, переодеться — друзья мои, люди дорогие — вы не представляете, как это необходимо! И еще: мы поговорим! Вы ведь не знаете того, что узнал тут я! Да что придумал! Мы еще займемся этими заблудшими ургайцами. Скорее, скорее!

Он был готов. Он только ждал сигнала. Что-то ведь они придумали, чтоб извлечь его отсюда без членовредительства. Среди бела дня, на глазах у ургайцев! Какой бы они не придумали сигнал — он обязательно будет понятным. Уж об этом они наверняка позаботились.

Бронированная конструкция лязгнула, качнулась провисающей гусеницей и встала точно напротив ворот.

Андрюша смотрел, жадно вытянувшись, напрягшись в возникшей паузе — готовый к прыжку, к мгновенной пробежке — ко всему. Только бы — раз! — и очутиться внутри этой грубой, наспех сваренной машины, в живом человеческом мире.

Протяжно заскрипела, сдвигаясь, одна из бронированных плит, открылся квадратный люк — черный огромный вход.

Андрюша аж обмер: что ж они делают?! Разве их ничему не научили кровавые события четырехдневной давности? Ведь дундуноборцы кинутся сейчас внутрь этой громадины, круша всё и всех!.. Или это как раз ловушка для ургайцев? Земляне хотят заманить их внутрь, в темноту — и уничтожить, как бешеных псов? Земляне не знают, что они разумны!! Кровопролития нельзя допустить — их надо остановить!

Бледнея, Андрюша обернулся к лагерю — и увидел. Весьма спокойную картину. Над костром, как обычно, вился дымок, Ортопий, заглядывая в котел, сосредоточенно помешивал содержимое длинной специальной палочкой. Сарамон Длинный, лениво шаркая, направлялся через двор по своим делам. Ни один ургаец не выскочил из-под телеги, ни один не натянул лука — хотя бы как полдня назад — на глайдер, ни один не поднял ножа.

А ведь враг стоял рядом — вот он! Правда, это был не изящно сплюснутый глайдер-дундун, но ведь все равно — враг! Не похожий ни на что ургайское! Куда ж вы смотрите?

Но никто так и не кинулся на штурм. Никому не нужна была огромная железка, перегородившая вход во двор. Просто потому, что никто, кроме землянина-нищего, не видел ее. Конструкцию, не похожую ни на дундунов, ни на их слуг, ни — тем более! — на что-то ургайское...

— Заходи, Андрей, — сказал в мегафон громовой усталый голос.

А ты думал, что они стали людьми? Да, с ними что-то было, с этими бедными ургайцами. Какой-то фактор (его еще предстоит установить) перемешал в ту трагическую ночь все рефлексы в их бедных головах. Но из мешанины безусловных рефлексов разум не родится, нет... Родятся новые безусловные рефлексы: на глайдеры, на серебристые комбинезоны... Взамен старых, частично утраченных. Какие рефлексы оказались утрачены — это еще наука установит, за этим дело не станет. А ты принял за разум безусловно-рефлекторные бредни Фетели и безусловно-рефлекторную заботливость Кирика-старшего? Но ведь это лишь новой сочетание в калейдоскопе старых дуг. За номерами такими-то и такими-то.

И никогда им не сойти с этого пути. И всегда быть животными. Только животными. Таков путь их эволюции. И оказывается, что достаточно сменить глайдер, ставший привычным, на любую другую, наспех собранную конструкцию — и вот уже земляне опять невидимы...

— Заходи, Андрей, заходи.

Да. Иду. Сейчас. А из них, из моих друзей, никто даже не заметит моего ухода. Я просто исчезну, подойдя к воротам — и всё.

По щеке — что это?.. Да это слеза, не обращайте внимания, это слеза. Плач по несбывшимся людям... Вселенная, что ж это ты? Что ты с ними делаешь? За что? Они же добрые. Глупые. Игрушка слепых космических сил. Нет!.. Я вас не брошу. Вас нельзя бросить. Я вернусь. Кто бы вами не играл — мы повоюем! Это бессмысленно, но я не брошу вас!..

— Немой! — голос ургайца Ортопия остановил землянина перед самой чернотой люка. — Дровишек бы. Посмотри там, а то — кипит — мне никак не отойти...